Феномен ведовства в христианской культуре есть не что иное, как вызов церкви и обществу со стороны злых сил. В XII—XIII вв. в общественном сознании все более укреплялась вера в могущество злых сил, и вместе с этой верой одинаково стремительно росли вера в ведьм и ненависть к ведьмам. Сатана реально существовал в воображении людей еще в дохристианские времена, но теперь благодаря влиянию дуалистических идей катаров он воспринимался не просто как мятежное, испорченное существо, а снискал качество вечного, вселенского принципа, почти сравнявшись в могуществе и славе с Богом и уже начиная приближаться к тому величию, которое он приобретет в Потерянном рае. Парадоксально, но вместе с ростом небесного могущества Сатаны все более расширялось его земное присутствие: везде и во всем обнаруживалась его злая воля. Старые знакомые человека — феи, эльфы, домовые — превратились в демонов, и казалось, что законы магии, посредством которых человек управлял этими сказочными существами, могли быть теперь с известной долей осторожности распространены на Сатану.
Пожалуй, самым зримым доказательством земного присутствия Сатаны явились происходящие в обществе перемены. Исподволь, но неумолимо мир катился к хаосу, проявлениями которого были стремительный рост населения, миграция людей в города, изменения в экономическом укладе, политическая нестабильность, реформистские и контрреформистские движения внутри церкви. Общество жаждало стабильности, но некие силы, природа которых была непонятна людям, мешали наведению порядка. Очевидно, что неопределенность и чувство собственного бессилия являются благодатной почвой для спиритуалистических объяснений. Крестьяне, переселившиеся из деревень в города, впервые в жизни оказались среди незнакомых людей; напуганные безличием окружающей действительности, они наделяли человеческими чертами духовных существ. В этой атмосфере европейское общество переживало широкую трансформацию вкусов, наиболее очевидную в изобразительном искусстве, где романский стиль сменился готикой, но оказавшую одинаково сильное влияние и на богословскую мысль, и на литературу, и на любой иной аспект жизни средневекового человека.
Эта трансформация вкусов вызвала радикальные изменения в человеческом восприятии сверхъестественных сущностей. Святые, Богородица и даже сам Господь Бог постепенно приобретали человеческие черты. Надменный, бесстрастный, величественный Христос, глядящий на нас с романских распятий, уступил место страдающему и сострадающему Иисусу готического искусства. Внушающий благоговейный страх образ Христа и отдаленность Творца сменились теплым понятным образом любящего брата.
Новоприобретенная мягкость Христа дополнялась нежностью и теплотой культа Богородицы. Такому же очеловечиванию подвергся образ Сатаны. Эти три фигуры — Христос, Дева Мария и Сатана, утратив свое прежнее абстрактное качество первопричины и обретя человеческие черты, оказались рядом с человеком; он чувствовал их присутствие в каждом мгновении своей жизни, и в спешке дня, и в тишине ночи. Теперь Сатана, этот извечный принцип Зла, по-прежнему оставаясь незримым, неотступно преследовал человека; таясь в темных углах комнат и закоулках человеческого сознания, он ждал удобного случая, чтобы совершить свой смертоносный прыжок. Неудивительно, что в этой атмосфере постоянного предощущения угрозы и страха перед безграничной властью Зла сотни тысяч людей предстали перед судом по подозрению в поклонении Сатане, и очевидно, в отношении по крайней мере некоторых из них, эти подозрения были справедливы.
ДЕМОНОЛОГИЯ
Для того чтобы понять, почему представление о дьяволе и его демонах захватило сознание средневекового человека, необходимо вернуться к истокам христианства. Идея демонов вырастает не только из признания самого факта существования зла, но также из персонификации зла. Зло должно быть представлено в виде неких сил, которых можно бояться или о чем-то просить или даже чтить. В порядке предположения мы можем проследить палеонтологию веры в демонов. Возможно, изначально демоны были злыми духами усопших, а может быть, духами животных или чужаков, выступая как олицетворение опасных, разрушительных природных сил или, что еще важнее, как проекция деструктивных, неконтролируемых тенденций, действующих внутри самого человека.
Последняя составляющая во весь голос заявила о себе в новую эру. Существует любопытная связь между нашими поступками и тем образом демона, который олицетворяет самые темные наши желания. Возможно, злое начало в человеке действительно имеет демоническую природу, или же уходит корнями в первородный грех, а может быть, так заявляют о себе остатки нашей животной природы или силы фрейдовского Id [Оно]. Но откуда бы ни происходили злые тенденции, присущие человеку, было бы величайшей глупостью отрицать, что они свойственны людям, как, впрочем, и полагать, что «прогресс» или революция искоренят или обуздают их. С одной стороны, мы очеловечиваем Дьявола — не только потому, что изображаем его в виде человека, но и потому, что позволяем ему играть на наших слабостях; с другой стороны, Дьявол обесчеловечивает нас, смеясь над нашим стремлением к порядку и безопасности и сокрушая нашу уверенность в том, что мы способны управлять средой и самими собой. Судьба человека неразрывно связана с судьбой Сатаны.
В Средние века олицетворением силы Зла служили верховный дух зла и множество подчиненных ему духов, произошедших от языческих богов, фей, домовых и им подобных существ. Верховный дух зла носил имя Дьявол или Сатана, подчиненные духи назывались демонами. Как правило, эти две категории духов были четко отделены друг от друга [*], и нам представляется правильным это разграничение, ибо дьявол и подчиненные ему демоны имели разное происхождение и выполняли разные функции.
[* Слово «дьявол» происходит из латинского diabolus, в греческом — diabolos, от глагола diaballein [«злословить»]; оно не имеет ничего общего с индо-европейским корнем div, от которого произошли слова deus [Бог], divine [«божество»] и т. п. Имя Сатана происходит из древнееврейского satan («враг»); корень satan означает «преследовать». «Демон» происходит от греческого daimonion, которым обычно обозначается злой дух, исходное слово daimon [«дух», «божество»]. Отдельные авторы, говоря о злых духах, употребляют термин «kakodemons» [злые демоны] [от греческого kakos — «зло»], подчеркивая тем самым их отличие от добрых духов вроде сократовского daimon. Четвертый Латеранский собор определил различия между diabolus enim et alii daemones [дьяволом и другими демонами]. Однако некоторые авторы используют эти понятия как взаимозаменяемые. — Прим. автора.]
Христианская демонология средневековья берет начало из иудейской концепции зла, которая, в свою очередь, восходит к древней ближневосточной традиции. До вавилонского пленения представления евреев о зле были схожи с представлениями шумеров, вавилонян, ханаанеев и в некоторой степени с представлениями египтян. Во всех названных культурах принцип зла [онтогенез зла в мире, сотворенном добрым Богом] был отделен от идеи демонов — добрых или злых духов, являвшихся продуктом анимизма, который видит в каждом предмете одушевленное существо, наделенное мыслью и волей.
Шумеры и вавилоняне обычно объясняли зло как отклонение от замысла Создателя. Бог сотворил мир благим, но человек отверг Божью благодать. Зло, возникшее в результате этого отвержения, отчасти сотворено человеком, а отчасти — если понимать под злом то, что приносит человеку вред,— ниспослано человеку Богом в качестве справедливого возмездия.
Впрочем, иногда возникал вопрос, не является ли зло творением Бога, и вопрос этот привел к тому, что в пантеоне рядом с добрыми богами появились злые боги. В Месопотамии и Египте зло всегда отождествлялось с беспорядком, с нарушением покоя и гармонии, в которых, по замыслу Создателя, должен был пребывать мир. Поэтому зло нередко ассоциировалось с подземным царством, где угасает светлая гармония жизни и господствует смерть [*]. Но подземное царство было связано не только со смертью, но также с плодородием [поскольку хлеба взрастают из земли]; из соединения этих двух концепций вышли Аттис, Адонис и Осирис — боги умирающей и воскрешающей природы. Для ханаанеев олицетворением добра был бог плодородия Баалу, боровшийся с богом бесплодия и смерти Мотом.
[* Английское слово «hell» [ад] происходит от скандинавского Hel, обозначающего темное подземное царство, населенное тенями усопших. Как и Гадес, Hel лишь со временем стал мыслиться как место наказания. Имя Хел [Hel] носила также одна из богинь; в некоторых мифах она появляется как дочь Локи, правителя царства теней. — Прим. автора]
У семитов боги плодородия вызывали явно неоднозначное отношение. В легендах обнаруживается попытка дискредитировать этих богов, особенно очевидная в отношении Матери-земли, культ которой сложился вместе с развитием земледелия. Животных, являвшихся воплощениями богов плодородия, особенно свинью [тесно связанная с Матерью-землей, Адонисом, Аттисом и Осирисом], а также змей, семитские народы считали злыми. Анимистистические духи, и добрые, и злые, обитали везде и во всем — на деревьях, в могилах, источниках, реках, горах. Но животные, как самые живые, непредсказуемые и наиболее похожие на человека твари, были самым благодатным материалом для одухотворения. Первоначально духи могли быть добрыми, злыми или нейтральными. Но по мере того как духи все более ассоциировались со злыми демонами, животные, выступавшие как проявления духов, особенно те, которые вызывали страх или отвращение, тоже стали отождествляться со злом. На Ближнем Востоке к тому времени уже существовала традиция ассоциации со злом таких животных, как змея, крокодил, свинья и козел [*]. Но идея о том, что эти малые демоны являются воплощениями злых богов или олицетворением самого принципа зла, придет позже. Пока же «дурные» животные воспринимались только как участники зла, но ни в коем случае не как само зло.
[* В средневековом искусстве обычными звериными обличьями Дьявола, наряду с перечисленными, были: лев, грифон, василиск, конь, орел, ворона, ворон, летучая мышь, муха, червь, черный бык, осел, саламандра, феникс, собака, волк, кошка, заяц, единорог, петух, дракон. — Прим. автора.]
Таковы были и представления евреев до вавилонского пленения. Неистовый монотеизм еврейских религиозных вождей подавил анимистические представления евреев, и поэтому они не были столь яркими, как у соседних семитских народов, но вера в духов пока жила. Духи были представлены в форме ангелов [посредники между Богом и человеком] и земных соблазняющих духов, таких как Лилит, ночное чудовище, и Сеиримы [волосатые демоны]. Эти злые духи пока не отождествлялись с принципом зла, ибо первоначально у евреев, как и у их семитских соседей, зло еще не приобрело качество вселенского принципа; понятие зла существовало в неразрывном единстве с понятием «божество» и трактовалось в категориях мифа отчуждения.
Массовое переселение евреев в Месопотамию после разгрома Иудейского царства вавилонянами в 586—538 гг. до н. э. и последующие два века жестокого персидского правления вызвали глубокие изменения в иудейской религиозной мысли, изменения, затронувшие в первую очередь концепцию зла. Эта трансформация отчасти была результатом влияния дуалистических идей зороастризма, имевшего большую силу в Вавилонии, но в большей степени она была вызвана потребностью евреев каким-то образом объяснить себе, почему их постигла такая тяжелая участь.
Дуализм персов оказал огромное влияние на иудейскую, а впоследствии и на средневековую, концепцию зла. Учение пророка Заратуштры, рожденное в VII в. до н. э., за многие века своего развития претерпело множество изменений и породило такие религии, как митраизм и манихейство. Но основные принципы зораастризма были всегда отмечены дуализмом. Вселенной правит бог света Ахура Мазда [позже Ормазд], единственный всемогущий и вечный бог. Но только чуть-чуть уступают ему рангом Дух Правды [манифестация Мазды или его сын] и Дух Лжи, он же Дух Зла, Майниу [позже Ахриман] — между ними идет давняя вселенская война. Хотя Ахриман в конце концов будет побежден, он неустанно пытается совратить человека с пути служения Добру.
Через иудейскую мысль эпохи вавилонского пленения и позднее через учение ессеев персидский дуализм проник в зарождающееся христианство. Именно в атмосфере пленения у евреев сложилось представление о Сатане. Слово Satan встречается в первых книгах Ветхого завета, написанных до вавилонского пленения, но там оно употребляется в значении «соперник» — последний не обязательно является злым или сверхъестественным существом. Но в Захарии 3, I Паралипоменоне 21 и книге Иова, написанных после вавилонского пленения, Сатана представлен как вполне конкретная фигура. Для страдающих евреев была невыносима мысль о том, что люди могут так жестоко обходиться с себе подобными, и точно так же не могли они возложить ответственность за происходящее на Бога. Однако в вышеназванных книгах Сатана ни в коем случае не представлен в качестве самостоятельной злой силы; скорее он выступает как искушающий и карающий посланник Бога.Через иудейскую мысль эпохи вавилонского пленения и позднее через учение ессеев персидский дуализм проник в зарождающееся христианство. Именно в атмосфере пленения у евреев сложилось представление о Сатане. Слово Satan встречается в первых книгах Ветхого завета, написанных до вавилонского пленения, но там оно употребляется в значении «соперник» — последний не обязательно является злым или сверхъестественным существом. Но в Захарии 3, I Паралипоменоне 21 и книге Иова, написанных после вавилонского пленения, Сатана представлен как вполне конкретная фигура. Для страдающих евреев была невыносима мысль о том, что люди могут так жестоко обходиться с себе подобными, и точно так же не могли они возложить ответственность за происходящее на Бога. Однако в вышеназванных книгах Сатана ни в коем случае не представлен в качестве самостоятельной злой силы; скорее он выступает как искушающий и карающий посланник Бога.
По мере того как евреи постепенно проникались идеей доброго и всемогущего Бога, предположение о возможности хотя бы косвенного Его участия в творимых на земле злодеяниях вызывала у них все большее неприятие. Под влиянием зороастризма возникло представление о том, что Сатана является противником не только человека, но и самого Бога. В иудаизме Сатана никогда не мыслился отдельно от Бога Добра или совечным ему, однако набирала силу идея, что Сатана является духом, что изначально Бог сотворил его хорошим, но он по собственной вине совершил грехопадение. Это качество тварности, в силу которого Сатана стоял неизмеримо ниже Создателя, отличало еврейского Сатану от персидского Ахримана. Во всем остальном они были похожи. Оба обличали, искушали, совращали; оба ассоциировались со змеем; оба должны были потерпеть крах с наступлением конца света; оба имели в своем подчинении полчища злых духов. Если у ранних иудеев демоны не зависели от Сатаны, то теперь все силы ада состояли у него на службе [Langton, Essentials of Demonology, cc. 68—71.].
Большое влияние на иудаизм оказала также эллинистическая традиция. Демоны в древнегреческих мифах были порождением анимизма, но уже во времена Гесиода они мыслились как посланники богов или посредники между богами и человеком. Платон и его ученик Ксенократ, развивая эту идею, говорили о добрых и злых демонах. Филон, великий еврейский эллинистический философ, отождествлял добрых демонов с еврейскими посланниками Бога.
В I в. н. э. иудаизм и христианство вслед за Ксенократом проводили различия между добрыми и злыми духами. Греческие боги, особенно боги подземного царства, как и аналогичные им боги филистимлян и ханаанеев, рассматривались в иудео-христианской традиции как злые духи. Другой важный элемент эллинистической мысли, заимствованный поздним иудаизмом и ранним христианством,— это дуализм Платона, берущий начало из орфизма, в котором дух был поставлен выше материи. Злые гиганты орфизма отождествлялись со злыми духами — порождениями падших ангелов.
Апокрифическая и апокалиптическая литература евреев II в. до н. э. — I в. н. э. и более поздние гностические произведения пронизаны отголосками древнегреческих идей; влияние последних со всей очевидностью обнаруживается в самом значительном из апокрифических писаний — книге Еноха. Содержавшаяся в нем подробная демонология не оказала большого влияния на средневековое христианство, но идея Сатаны и падших ангелов внедрилась в христианское мировосприятие. Согласно этим писаниям, зло является результатом небесной войны, разразившейся после того, как изначально хорошие ангелы восстали против Бога. По одной версии, восстание произошло после сотворения Адама: ангелы, возжелав человеческих дочерей, спустились с небес и прелюбодействовали с ними, что породило злых исполинов-демонов. Согласно другой версии, получившей большее признание у христиан, ангелы были низвергнуты с небес еще до сотворения человека по причине гордыни и властолюбия, преисполнивших их завистью к Богу.
В первой книге Еноха [II в. до н. э.] речь идет, по всей видимости, о группе сатан, предводительствующих падшими ангелами, но к началу христианской эпохи Сатана чаще мыслится как единственный предводитель восставших ангелов. Эти ангелы отождествлялись со звездами, самой крупной из падших звезд считался Люцифер, носитель света. Хотя ортодоксальные евреи и христиане, в отличие от мессалиан, богомилов и катаров, никогда не признавали Сатану сыном Божьим, представление о Сатане как единственном источнике зла к моменту наступления христианства уже утвердилось в религиозном учении евреев.
Раннее христианство унаследовало все эти традиции. Раннехристианские произведения, как и иудейские, и гностические писания того времени, содержат подробную демонологию, ставящую знак равенства между демонами и падшими ангелами и отождествляющую и тех, и других с языческими богами. Одержимость злыми духами — феномен, впоследствии тесно связанный с ведовством, занял прочное место в Новом Завете и писаниях святых отцов, как и идея о том, что колдовство, и магия возможны только при помощи демонов.
По мнению большинства христианских писателей, например, Тертуллиана, Сатана был самым умным, самым прекрасным из всех ангелов, а Лактанций даже утверждал, что Сатана был сотворен (хотя и не являлся сыном Божьим) до сотворения мира, тем самым определяя ему высшее место в возглавляемой Богом иерархии духов. Некоторые учителя церкви оспаривали это мнение, относя Сатану и его приспешников к более низкой категории ангелов, но господствовавшие в Средние века представления о Сатане утвердили высокое место этого безнравственнейшего ангела среди духов. Благодаря авторитету Блаженного Августина версия о падении ангелов после сотворения мира стала общепринятой в Средние века, но отголоски более ранней версии, объяснявшей падение ангелов страстью к человеческим дочерям, создавали почву для негативного отношения к женщинам. Антихрист, фигурирующий в Апокалипсисе и более поздних христианских писаниях, имел человеческую природу и выступал как полководец войска Сатаны, но иногда его отождествляли с самим Сатаной.
Согласно мнению апостола Павла и большинства святых отцов Дьявол и его приспешники подобно ангелам имеют эфирные тела [*], однако могут перенимать обличье, но не субстанцию, животных или людей.
[* Тела, состоящие из тончайшей материи, почти не занимающие места в воздушном пространстве и невидимые в естественном состоянии. — Прим. автора.]
Сатана и его ангелы вездесущи; они обитают либо под землей, в царстве древних хтонических богов, либо в воздухе, как ангелы, либо непосредственно на земле. В христианском учении обнаруживается любопытный парадокс: при том, что Сатана низринут с небес в пучины преисподней архангелом Михаилом, а его власть над людьми сокрушена любовью Христа, он и его демоны по-прежнему скитаются по миру и губят человеческие души. Разрешением этого парадокса стала христианская идея о двойной природе зла. Первый источник зла — злая воля Сатаны и его ангелов, второй — извращенная воля Адама и его потомков. Бог не желает зла, но допускает его, если не как возмездие за первородный грех, то как следствие оного. Именно поэтому Сатана может искушать и наказывать христиан. Но гораздо большую власть он имеет над нехристианами и плохими христианами. Язычники, грешники, еретики и, наконец, ведьмы, отрезанные от тела Христова, прилепились к телу Сатаны.
Богословская мысль вплоть до XI века питалась демонологией Блаженного Августина, но народное сознание постепенно проникалось духом дуализма. Напрасны были попытки теологов ограничить могущество Сатаны — люди испытывали благоговейный ужас перед всемогущим Повелителем Зла. И этот ужас постоянно рос. В изобразительном искусстве раннего средневековья Сатана почти не представлен, а когда появляется, то выглядит скорее печальным, нежели чудовищным. Но по мере того как Сатана превращался в сознании людей в Творца Зла, его пагубное могущество и сила его демонов достигли такого размаха, что охватывали весь спектр человеческих несчастий. Если человек заболевал, в этом видели козни демонов; если мужчина желал женщину, значит, Дьявол пытался совратить его с праведного пути, а то и соблазнял его, обратившись в суккуба. Если шли дожди или иссякали источники или гибли хлеба, в этом тоже были повинны демоны. Размолвки между супругами являлись доказательством зависти демонов. Если человек терял рассудок или с ним случался припадок, значит, он был одержим демонами. Мир населяли полчища незримых, но абсолютно реальных дьявольских духов, навлекающих на человека беды и несчастья.
Представление о вездесущности демонов укрепляли идеи, привнесенные в христианскую демонологию германскими и кельтскими влияниями. Ни в той, ни в другой культуре нет и намека на существование верховного принципа зла, но боги и духи этих народов в представлении христиан приобрели характер демонов,— поклонение им осуждалось церковью как идолопоклонство и суеверие.
Однако эти боги жили в народном воображении: одни — сохраняя прежнее величие, другие — низведенные до ранга демонов, эльфов и фей, третьи — в образе святых. Многие из североевропейских духов имели звероподобное обличье, и это обстоятельство в немалой степени способствовало изображению демонов в виде животных. Рога, заимствованные Дьяволом у средиземноморских фавнов и сатиров, в первую очередь у Пана, были присущи также североевропейским богам и тотемам, среди которых наиболее яркой фигурой был рогатый бог галлов Цернуннос. Но самым заметным и непосредственным вкладом североевропейской мифологии в феномен ведовства стали, безусловно, малые духи — феи, домовые, эльфы, карлики, гномы, которых церковь усердно старалась уподобить демонам. Но полного уподобления не произошло, в народной традиции эти существа стояли особняком, сохраняя свое изначальное своеобразие. Даже будучи причислены церковью к дьявольской рати, они никогда не воспринимались народом как всемогущие и не вызывали того страха, какой вселяли в людей падшие ангелы иудео-христианской традиции.
Они причиняли вред только тем глупцам, которые недооценивали их, но умный человек мог перехитрить или задобрить их. В ведовстве малые демоны выступали в качестве домашних духов ведьм. Очень многие люди, следуя древней традиции, верили в то, что общаются с этим народцем, а церковь, считавшая всех духов, кроме ангелов, злыми, была убеждена, что малютки-духи помогают ведьмам в их злодеяниях. Отсюда происходят уменьшительные имена, которыми наделяли маленьких помощников ведьм,— подобных имен не встретишь в номенклатуре падших ангелов. Такие имена как Хэммерляйн, Ханссибут или Хинкебайн [нем.— первое и третье имена буквально переводятся как барабашка, и хромоножка] свидетельствуют о забавном, хотя и вредном, характере этих существ.
В XI—XIII вв. могущество Сатаны и его демонов продолжало шириться, чему способствовали рост дуалистического мировосприятия, спровоцированный рождением катарского движения в 1140-х гг., очеловечивающий эффект революции вкусов, влияние еврейской каббалы, а также победа аристотелизма в среде интеллектуалов. В аристотелевской концепции жестко упорядоченного универсума все иррациональные силы были отнесены к сфере зла, и это составляло одно из отличий аристотелизма от более толерантного, универсального учения Платона и неоплатоников.
«Сентенции» Петра Ломбардского, наиболее авторитетная в Средние века сумма католического богословия, хотя и не изобиловала демонологическими выкладками, в духе древней традиции утверждала, что ангелы были низринуты с небес в воздух из-за их гордыни. [См. Послание Ефесянам 2:2, где Сатана выступает как повелитель силы воздуха]. Падшие ангелы будут пребывать в воздухе до судного дня, когда им предстоит отправиться в ад. Гильом из Конша, выступавший с позиций неоплатонизма, полагал, что существуют две категории добрых демонов — одни обитают в эфире, другие населяют верхние слои атмосферы — и одна группа злых демонов; последние обретаются в воздухе непосредственно над землей, и их тела состоят из воздуха и воды. После того как это мнение было раскритиковано Гильомом из Сент-Тьерри и другими приверженцами аристотелизма, подобного рода высказывания исчезли из ученых рассуждений и зазвучали вновь только с возрождением неоплатонизма в эпоху Ренессанса.
В произведениях искусства [включая витражи, живопись, рисунки, рассказы и проповеди] все чаще фигурировали злые духи; их изображения становились все более ужасными, чудовищными, гротескными. Теперь Дьявол представал в искаженном, но узнаваемом, человеческом образе; в его телесном уродстве угадывалось отражение загубленной грехом человеческой души. Гротескная назидательность этих монструозных изображений достигла апогея в художественной традиции, к которой принадлежал Иероним Босх. Современный человек относится к чудовищам как к курьезу или, что еще глупее, воспринимает их как детскую страшилку, но в Средние века чудовища являлись олицетворением смещений, абсолютно реальных в онтологическом и нравственном плане, происходящих в мироздании вследствие Греха.
Демоны были повсюду, они угрожали человеку в каждое мгновение его жизни. Начиная с XII в. в искусстве стали популярны сцены Страшного Суда, живописующие, как чудовища-демоны уносят души мертвых в ад. Вместе с ангелами демоны жадной толпой стоят у постели умирающего, готовые наброситься на его душу. Силу зла возвеличивали многочисленные народные легенды и церковные рассказы. Известен рассказ о святом Ромуальде, которому еженощно являлся демон. Демон садился на ноги святому и мучил его, не давая ему перевернуться. Он пытался совратить Ромуальда с праведного пути, искушая его приятными видениями, а когда понял тщетность своих попыток, явился в образе чудовища, намереваясь умертвить жертву. Но праведник Ромуальд отразил атаку врага горячей молитвой и суровой отповедью. Папа Григорий VII рассказывал о знакомом монахе из монастыря близ Ахена. Дьявол преследовал монаха днем и ночью, являясь ему в видениях и снах; даже во время службы он был рядом с несчастным, нашептывая ему разные гадости и отвлекая от богочестивых мыслей [Lea, Materials, I, 78—79. Злой дух (германское mara), который сидел ночью на человеческой груди, вызывая удушье, оставил свое имя в английском «nightmare» и французском «cauchemar». О народных сказках о демонах, пересказанных Цезарием из Хайстербаха, см. Philipp Schmidt, сс. 78—97.].
Несмотря на то, что дьявола обычно представляли в человеческом образе — иногда даже в образе красивого молодого мужчины или соблазнительной девушки, он сохранял многие звериные черты, унаследованные от своих зооморфных предшественников. Комбинация человеческих и животных черт привела к тому, что непременными атрибутами дьявола-человека стали рога, рассеченные копыта и хвост, как правило, черный, реже красный или желтый. Нередко дьявола изображали волосатым. Рогатость дьявола была связана также с культами плодородия и, возможно, с древнегреческими легендами, наделявшими Зевса рогами как символом могущества и власти [Из-за ассоциации евреев со злом в сознании христиан их часто изображали с рогами и хвостом. См. Trachtenberg, сс. 44—52. Моисей у Микеланджело рогат. Отчасти это было последствием того, что художник повторил ошибку неправильного перевода Исхода 34:29, 35 в Вульгате: в еврейском оригинале говорится, что лицо Моисея сияло, в Вульгате — что на нем были рога. Эта ошибка берет свое начало в эпоху, гораздо более раннюю, чем Вульгата. Еврейское слово keren может значить как «рог», так и «сила», так что в еврейском искусстве рога могли отождествляться с силой, как в 2 Сам. 22:3. Представления о сверхъестественных существах с рогами широко распространены на Древнем Ближнем Востоке. Например, угаритская надпись гласит: «Он (Эл) встречает Хаби, повелителя рогов и хвостов», причем Хаби ассоциируется со злым богом Решефом. См. Mission de Ras Shamra, vol: XVl (Ugaritica V) (Paris, 1968), 545-548.]. Парадоксально, но Сатана мог являться и в привлекательном образе Белого Дьявола, и в отталкивающем облике Черного Дьявола. Иногда он появлялся в виде монстра, физическое уродство которого вселяло ужас.
Вопрос о происхождении черноты дьявола интересен не только в контексте истории символизма, но и потому, что проливает свет на тот древний страх перед черным человеком, который по сей день создает непреодолимые барьеры в межрасовых отношениях. Объяснение Кармеллины Назелли, относящей страх черноты ко временам борьбы ранних христиан с чернокожим населением северовосточной Африки, представляется неправдоподобным, но Назелли права в том, что этот страх возник до Крестовых походов. Дьявольский образ эфиопа, ставший привычным со времен Отелло, а то и Песни о Роланде, обнаруживается в сочинениях святых отцов [например, в послании Варнавы говорится о «Черном существе»]. Грех и ад черны, и, как сказал святой Иероним, рожденные от Дьявола, мы черны [Tali Primum parente generati nigri sumus. И тем не менее Иероним был вынужден заметить, что Жених в Песне Песней нашел свою невесту «черной, но прекрасной».]. В глубинах человеческого подсознания живет страх темноты, ассоциируемой с ночью и смертью. «Черный человек» — это также один из юнговских архетипов, олицетворение грубого животного начала и его примитивных позывов, и в этом качестве страх черноты возник задолго до того, как установились сколь-нибудь прочные контакты между европейцами и темнокожими африканцами.
Некоторые характеристики, которыми белые расисты наделяют негров [особенно мужчин], такие как звериная мощь, волосатость и огромная сексуальная сила, выраженная, в частности, в небывало больших размерах половых органов, более пятиста лет тому назад приписывались черному дьяволу. Но в средневековой символике дьявол не обязательно имел негроидные черты. Назелли сама цитирует описание, в котором черный дьявол имеет заостренные черты лица и светлые волосы. Для ведовских процессов не характерно изображение дьявола в негроидном виде; гораздо чаще мы встречаем упоминания о косматых звериных шкурах дьявола, что указывает на более тесную связь дьявола с хтоническими божествами, нежели с африканскими чернокожими.
Иногда в одном и том же документе дьявола рисуют одновременно черным и мертвенно-бледным. Его бледность порождена древней традицией. Бледный дьявол является продолжением бледнолицей богини Гекаты. И бледность, и чернота совершенно естественно ассоциируются с темным подземным царством и известково-белым ликом смерти. Блаженный Августин говорит о демонах, бледных от зависти к Богу. Бледный цвет лица нередко считался отличительной особенностью еретиков. Уже в IV в. присциллиан узнавали по цвету лица, а начиная с XI в. в общественном сознании закрепляется представление о бледнокожих еретиках. Их бледность объясняли, в частности, тем, что они подолгу постятся и совсем не едят мяса [Lea, Inquisition, I, 214; Wakefield and Evans, cc. 93 и 670, прим. 14.].
Сатану и его демонов иногда изображали с копьями — прозрачный намек на муки, ожидающие души грешников в аду. На средневековых изображениях дьявол нередко предстает с молотом или молнией в руке, что подтверждает влияние североевропейских мифов. Трехликий дьявол Данте, похоже, не имел сколько-нибудь значительных прецедентов в средневековой ведовской литературе; его литературным и мифологическим предшественником является трехликая богиня подземного царства Геката, хтонический эквивалент охотницы Дианы. Множатся истории об инкубах, суккубах и одержимости демонами. Согласно одним авторам, демоны боятся дневного света, и поэтому обращающиеся к их помощи вызывают их либо ночью, либо под землей; это поверье подкрепляло слухи о том, что еретики проводят свои тайные собрания после наступления темноты или в пещерах. В атмосфере безоговорочной веры в могущество и вездесущность демонов набирал силу феномен ведовства.
