Вряд ли могут быть оправданы сомнения в том, что взятие Константинополя крестоносцами в 1204 г. является одним из важнейших событий не только византийской, но и европейской истории. После этой даты империя ромеев так и не смогла вернуть себе прежнюю силу, ее земли на Балканах подверглись длительному политическому и культурному влиянию западных народов, которые, в свою очередь, впервые после завоевания Греции древним Римом пришли в столь тесное соприкосновение с грекоязычным миром. Таким образом, восьмисотлетие этого события закономерно было отмечено международным научным конгрессом, организованном Афинской академией в греческой столице 9-12 марта 2004 г. Из тридцати шести участников этого мероприятия, отмеченных в его программе, лишь треть представляла местные научные организации, в то время как остальные докладчики на тот момент работали в исследовательских учреждениях США, Великобритании, Израиля, Италии, Франции, России, Сербии и Болгарии. Как представляется, столь многонациональный состав выступающих должен был способствовать непредвзятому и взвешенному подходу к проблемам, связанным со взятием Константинополя крестоносцами.
Примерно половина из включенных в программу докладов была издана в сборнике Urbs Capta. The Fourth Crusade and its Consequences. La IVe Croisade et ses conséquences (Réalités byzantines, 10) / Ed. A. Laiou. P., 2005. 371 p. По не указанным в книге причинам в нее не вошли сообщения, посвященные преимущественно искусствоведческим вопросам. Опубликованные же статьи были распределены по четырем разделам: “Задний план” (The Background), где рассматриваются предшествующие походу события, “Крестовый поход”, “Четвертый крестовый поход в историографии и искусстве” и “Последствия, изменения, развитие”.
Было бы естественно предполагать, что возникший таким образом сборник не сосредоточен на обосновании какой-либо одной научной идеи. В самом деле, участвовавшие в конгрессе исследователи высказали отнюдь не сходные оценки и обнаружили разные подходы к проблемам. Можно ли из этого заключить, что все авторы – участники упомянутого конгресса – разделились на две группы в зависимости от предпочтения, оказываемого ими одной из сторон военного столкновения 1204 г.? Сборник Urbs capta позволяет дать ответ на этот вопрос. Мало того, названная книга уже в силу ее научного значения могла бы стать предметом рассмотрения в особой статье.
По мнению редактора сборника А. Лайу (Гарвардский университет и Афинская академия), взятие Константинополя крестоносцами ознаменовалось распадом Византийской империи, переходом западных держав к агрессивным действиям против греческих государств, возникших на бывших имперских землях, разделением церквей и началом процесса экономического объединения Европы (введение, с. 11-13). Неточно, однако, замечание исследовательницы, согласно которому императоры Алексей I, Иоанн II и Мануил I Комнины “систематически искали” церковного объединения с Западом (с. 12). На самом деле на царствование первого из них приходятся лишь две попытки такого рода со стороны не императора, а римских предстоятелей, разделенные к тому же временным промежутком более чем в двадцать лет (в 1089-1091 и в 1113-1114 гг.). Положительные же отзывы о церковном единстве Иоанна II в его письмах папам 1124 и 1126 гг., по всей видимости, не были подкреплены конкретными действиями и потому еще менее могут служить доказательством приведенному мнению исследовательницы [См.: Бармин A.B. Полемика и схизма. История греко-латинских споров IX-XII вв. М., 2006. С. 359.].
А. Лайу ставит вопрос о том, почему захват Константинополя крестоносцами состоялся с таким запозданием. По ее мнению, наибольшую опасность для Византии представлял поход Боэмунда Тарентского в 1107-1108 гг., который был признан Ордериком Виталием в качестве третьей волны Первого крестового похода (с. 18-19). Согласно А. Лайу, не одна Анна Комнина представляла поход Боэмунда 1107-1108 гг. как продолжение проявившихся уже в 1081 г. завоевательных намерений Роберта Гвискара против Византии (с. 20). Между тем из приводимого автором места в сочинении Гвиберта Ножанского явствует лишь, что последний отметил оба события как важные вехи в судьбе Боэмунда [Recueil des historiens des croisades. Historiens occidentaux. Vol. 4. P., 1879. P. 152.].
Непонятно, почему А. Лайу не подвергла сомнению сообщение Анны Комнины о выкупе Алексеем I трехсот западных пленников в Египте: Альберт Аахенский сообщает об освобождении только одного императорского конюшего Конрада (с. 22-23). Показывая противоречия в отношении Ордерика Виталия к Алексею I, исследовательница ставит под сомнение представление о неизменно антивизантийской позиции Запада со времен Первого крестового похода (с. 25). Неудачу Боэмунда в 1108 г. автор объясняет наряду с военными и дипломатическими причинами также удачной “пиар-кампанией” Алексея I на Западе и по-прежнему не забытой там идеей христианского братства (с. 27).
Источники не дают веских оснований для заключения, будто бы Людовик VII или Конрад III в 1147 г. намеревались захватить Константинополь, хотя византийские авторы и приписывали подобные планы последнему из них (с. 28-31). Лишь после того, как французский король обвинил в 1148 г. Мануила I в том, что он вероломным образом побудил турок к нападению на двигавшееся через Малую Азию западное войско, Одо Дельский предложил начать военные действия на Востоке с завоевания греческой столицы (с. 33). Только в связи с Третьим крестовым походом А. Лайу признает “преступно провокационным” поведение византийских властей по отношению к западным воинам (с. 36-37). Такой образ действий автор предположительно объясняет опасениями, которые греки испытывали на протяжении всего XII в., перед связью между крестовыми походами и экспансией норманнов (с. 38-39).
Исследовательница указывает на то, что в ходе военных действий 1101 и 1147-1148 гг. их участники столкнулись с наибольшими трудностями не на Балканах, а в менее подвластной византийским властям Малой Азии. На этом основании А. Лайу усматривает в греках всего лишь “козла отпущения” для крестоносцев Первого и Второго походов за испытанные тогда их участниками неудачи. Однако подобное предположение не объясняет, почему все же именно византийских императоров Алексея I и Мануила I западные современники событий признали виновными в двойной игре. Кроме того, автор статьи упускает из виду, что прямым приказом василевса объясняли свое нападение на крестоносцев у Вардара, т.е. уже на Балканах, туркопулы и печенеги, служившие в войсках империи и взятые в плен в феврале 1097 г. [Ibid. Р. 153; Gesta francorum et aliorum hierusalymitanorum / Ed. R. Hill. L., 1962. P. 9.] Ответ на поставленный ею изначально вопрос А. Лайу находит прежде всего в неудаче Боэмунда в 1108 г., а также в умелой византийской дипломатии, в противоречиях между западными державами и, в конце концов, в том простом обстоятельстве, что главной целью крестовых походов была помощь св. земле (с. 40).
П. Магдалино (Университет св. Андрея) излагает историю пророчеств о взятии Константинополя “людьми с Запада”. Первым в череде рассматриваемых им памятников является созданный в Сирии до 692 г. и приписанный Мефодию Патарскому “Апокалипсис”. Там говорится об императоре, который должен будет разрушить власть ислама и царствовать в Иерусалиме. На основе этого сочинения в VIII-IX вв. были созданы так называемые “Видения Даниила”, в состав которых входили один апокалипсис, так называемые “Славянский Даниил”, “Псевдо-Златоуст” и пророческий текст Καί εσται. В этих произведениях предрекается грядущее нападение мусульман на Южную Италию, объединение царствующего в “городе-тиране” (по всей видимости, Сиракузах) нового императора с “белокурыми народами”, изгнание “изма- илитов”, вступление христианского воинства сначала в Рим, а потом и в Константинополь (с. 42-43)[При этом исследователь неточно переводит τυραννίς (“тиран”) как “восставший” — rebel (с. 43).].
Указанные сюжеты были значительно переработаны в “Видении Даниила”, приписанном священнику Льву, в так называемых “Последнем видении Даниила” и “Пророчестве Константина Великого”. Согласно этим памятникам, созданным, по всей видимости, уже с оглядкой на взятие Константинополя в 1204 г. и последующее “латинское” правление, “белокурый” (или “рыжий” – πυρρός) “народ” должен завоевать “город на семи холмах”. Если в более ранней (не позже конца XI в.) латинской “Тибуртинской Сивилле” и рассказывается о последнем римском императоре с Запада, который должен будет стать “королем греков”, то там ничего не говорится о завоевании Византии. О нападении “белокурых народов” на Кипр сообщается в “Извлечении (παρεκβόλαιον [В переводе П. Магдалино – digression, т.е. «отступление».]) из видений Даниила”, однако и это сочинение могло появиться уже после 1204 г. (с. 44-45).
В поиске следов того, как сюжет латинского завоевания Константинополя проник в пророческую литературу, П. Магдалино обращает внимание на приписывавшийся Лиутпрандом Кремонским некоему сицилийскому епископу Ипполиту греческий апокалиптический текст. В упомянутых там льве и его детеныше, изгоняющих дикого осла, Лиутпранд видел соответственно германских императоров Оттона I и Оттона II и византийского узурпатора Никифора II Фоку, в то время как сами греки усматривали в этих образах византийского императора, короля франков и мусульманского властителя Северной Африки. По мнению историка, в этом сочинении могло присутствовать представление о западном господстве в Константинополе. В подтверждение этого предположения автор статьи ссылается на зависящий, как он полагает, от “Апокалипсиса Ипполита” латинский “Трактат об Антихристе” Адсона из Монтье-ан-Дер середины X в. В этом последнем произведении говорится о будущем короле франков, который будто бы объединит под своей властью всю Римскую империю (с. 45-46). Однако раздраженный противозападными настроениями, распространенными в Византии, Лиутпранд вряд ли умолчал бы о предсказании латинского господства в Константинополе, если бы подобная мысль содержалась в произведении, с которым он ознакомился.
П. Магдалино упоминает и арку Феодосия на константинопольском форуме Быка с изображением предстоящего разграбления византийской столицы народом “Рос”. По мнению историка, именно это имя собственное из-за своей близости слову ροΰσοι побудило изменить в пророчестве о грядущих завоевателях прилагательное “белокурые” на “рыжие” (с. 47). Эта мысль выглядит правдоподобной, хотя слово ρούσιοι, происходящее от латинского russeus, не созвучно исконно греческому πυρρός. Не случайно связь между именем русов и их внешним обликом подчеркнута как раз западным автором (Лиутпрандом). Автор статьи сближает со связанными с Сицилией пророческими сочинениями под именами Даниила и Ипполита три западных “проекта”, имевших место незадолго до Первого крестового похода. Епископ Бенцо Альбский в своем “Итинерарии” предсказывал императору Генриху IV, что тот из Апулии и Калабрии принесет свою корону в страну Визаса, а оттуда отправится в Иерусалим для поклонения Гробу Господню. В своих письмах 1074 г. папа Григорий VII выразил намерение возглавить поход, чтобы усмирить норманнов, а затем помочь Византии в борьбе с турками. Поскольку тогда вождь норманнов и противник римского предстоятеля Роберт Гвискар посредством брачного союза сблизился с византийским императором Михаилом VII, П. Магдалино предполагает, что папа рассчитывал произвести и насильственную смену власти в Константинополе. Однако вряд ли Григорий VII настолько высоко оценивал свои возможности.
В тот же ряд исследователь помещает и нападения Роберта Гвискара на Византию в 1081 и 1085 гг., поскольку со слов Ордерика Виталия и Анны Комнины известно о том, что норманнский властитель собирался после завоевания Византии достичь Иерусалима (с. 47-49). Усматривая во всех этих трех случаях влияние какого-то произведения, основанного на упомянутых пророческих сочинениях, историк вновь вступает на зыбкую почву мало подкрепленных фактами предположений.
Как отмечает автор статьи, Первый крестовый поход не вызвал заметного “всплеска” новых западных пророчеств. Второй поход привлек внимание многих константинопольцев к двум греческим оракулам, согласно которым византийская столица не просуществует тысячелетие и понесет большой ущерб. Согласно писавшему ок. 1200 г. Роджеру Хаудену, в конце XII в. французские послы в Константинополе слышали о том, что Златые врата города откроются сами, когда белокурый король придет с Запада, и тогда “латиняне” будут править греческой столицей. Наконец, со слов Салимбене известно об обсуждавшейся в Константинополе в 1203 г. книге “Василография” некоего “ахейского пророка Даниила”. В ней предвещались осада города белокурым народом и провал этого предприятия (с. 49-52).
С точки зрения П. Магдалино, пророческая литература влияла на отношение греков к западным народам. Однако рассматривая пророчество о разрушении Константинополя светловолосыми завоевателями как сказание, возникшее задолго до Первого крестового похода, исследователь, как представляется, утверждает больше того, что позволяют пересказанные им сообщения источников (с. 52-53).
Статья М. Ангольда (Эдинбургский университет) посвящена внутриполитическим проблемам Византии накануне Четвертого крестового похода. Исследователь считает необоснованной точку зрения Ж.-К. Шене и М. Хенди, согласно которой, упадок Византийской империи в конце XII в. был вызван слабой связью Константинополя с провинциями. По мнению историка, имело место распространение столичных “интересов” на окраины государства, которое ставило под угрозу позиции местной знати (с. 56-57). Как полагает автор, заключенные в феврале 1200 г. брачные союзы между дочерьми Алексея III, с одной стороны, и членами семейств Палеологов и Ласкарей, с другой, делали императора более независимым от приведших его к власти аристократов. Именно поэтому, с точки зрения М. Ангольда, знатные лица поддержали мятеж Иоанна Комнина Толстого летом того же года (с. 59-61).
Исследователь отмечает, что порицавший придворную аристократию за эгоизм Никита Хониат двойственно относился к “латинянам”, одновременно восхищаясь их доблестью и презирая их варварство. По мнению автора, Четвертый крестовый поход не выглядел как главная опасность для Византии по сравнению с другими угрозами для империи, возникавшими с VII в. К сожалению, историк не приводит доказательств в пользу своего утверждения, согласно которому греки считали целью крестовых походов подчинение их церкви Риму (с. 66-67).
В статье об особенностях организации Четвертого крестового похода Дж. Рили-Смит (Эммануэль Колледж, Кембридж) утверждает, что именно отказ от первоначально планируемого похода на Египет обусловил несчастливый ход многих дальнейших событий. Исключительный размах приготовлений к походу дает исследователю основание для предположения, согласно которому предприятие было рассчитано на участие в нем необычно большого числа наемников (с. 74-75). По мнению историка, постройку галер и кораблей “юиссье” можно объяснить лишь в том случае, если конечной целью похода был именно Египет (с. 77). Случившиеся после взятия Константинополя преступления могли быть совершены, по мнению автора статьи, местными “латинянами”, изгнанными до этого из города греками (с. 81). Важными особенностями похода Дж. Рили-Смит считает его “тетрархическое” руководство и разделение войска на семь “баталий” (batailles, с. 82-87).
Обозначая Палестину как “второй фронт” Четвертого крестового похода, Б. Кедар (Иерусалимский еврейский университет) стремится в противовес распространенной точке зрения выделить благоприятные последствия этого предприятия для Иерусалимского королевства. Среди положительных краткосрочных итогов похода историк указывает прежде всего на приток денег в королевство в 1202 г., что позволило перестроить крепости Бейрута, Акры и Тира, а также на прибывшую военную помощь в лице отделившихся от основного войска и отправившихся в св. землю крестоносцев (с. 91-97). Кроме того, исследователь предполагает, что именно испытанное турками впечатление от взятия Константинополя побудило султана аль-Адида уступить Иерусалимскому королевству ряд территорий по перемирию, заключенному осенью 1204 г. (с. 100-101).
Долгосрочные же отрицательные последствия похода для королевства кажутся автору статьи преувеличенными в исторической литературе. По мнению Б. Кедара, Иннокентий III и западные хронисты могли переоценить число рыцарей, переселившихся из Палестины в Романскую империю, в то время как оно было отчасти возмещено притоком новых воинов из Европы (с. 103-106). Другое распространенное представление, согласно которому после 1204 г. западные рыцари предпочитали отправляться в Романскую империю вместо Иерусалимского королевства, исследователь находит нуждающимся в обосновании источниками. Историк также критически отзывается о часто проявляющемся в литературе стремлении давать походу “морализирующие” оценки (например, у Р. Груссе и С. Рансимена). С оглядкой на поражения христиан в Египте в 1221 и 1250 гг. автор сомневается в том, что нацеленный именно туда поход закончился бы успешно в начале XIII в. и имел бы лучшие последствия для королевства (с. 107). Эта точка зрения Б. Кедара находится в явном противоречии с высказанным в том же сборнике мнением Дж. Рили-Смита.
Отношение Иннокентия III к византийскому церковному обряду рассматривается в статье А. Андреа (Вермонтский университет). В цитируемых исследователем двух письмах папы от середины и конца мая 1205 г., обращенных соответственно императору Балдуину I и французским священнослужителям, говорилось о необходимости изменить обряд греческой церкви, для чего требовалось отправить на Восток латинские богослужебные книги. Историк приводит также высказывания Иннокентия III из его посланий соборному капитулу Санты Северины в Калабрии (февраль 1198 г.) и кардиналу-легату в Сицилии Ченчо (1200 г.). В первом из этих писем упоминается соблюдение “до сих пор” канониками греческого обряда, во втором признается, что при согласии местного латинского епископа рукоположение священников по греческому обряду допустимо “постольку, поскольку” этот обряд одобряется церковью. Эти формулировки, вопреки мнению А. Андреа, не дают оснований для утверждений о намерении Иннокентия III постепенно заменить греческий обряд в Южной Италии на латинский (с. 116-117).
Из других приводимых автором примеров явствует, что папа не был против брачного образа жизни византийских священнослужителей, поддерживал греческие монастыри в Италии, намеревался поначалу поставить лишь ректора, а не патриарха для латинских церквей в завоеванной Византии и в августе 1206 г. советовал Фоме Морозини допустить греческий обряд, пока этот вопрос не решен окончательно. В своих ответах тому же Фоме и архиепископу Лариссы в марте и октябре 1208 г. Иннокентий III распорядился впредь рукополагать греков в епископы лишь по “латинскому обыкновению” (тоге latino) или “обряду”, т.е. путем помазания, но позволил не “помазывать” уже рукоположенных (с. 118-120)[Ср.: PL. Т. 215. Col. 1353, 1468.]. В епархиях с исключительно греческим населением папа велел поставлять в епископы греческих священнослужителей, приемлющих римскую власть, но в епархиях со смешанным населением он желал видеть латинских предстоятелей.
