Если верно то, что Гийом Тирский не утверждал, будто Паганис каким-то образом связан с деревней Пейнс, то верно также и то, что летописец даже не утверждает обратного. Не исключено, что Гийом Тирский не указал происхождение Уго точнее, просто потому, что он не знал географических координат этой деревни. Это заставляет нас не исключать априори французский след.
Более того, Моираджи также критикует перевод Gaufridus de Sancto Aldemaro как Giefroiz de Saint Omer, поскольку, по его мнению, Sancto Aldemaro больше принадлежит св. Одемару Сан-Галло из Швейцарии, чем Сент-Омеру из Фландрии [Ibidem, p. 100.].
Уго «Кампанский»
ПРОБЛЕМЫ ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИХ ИСТОЧНИКОВ
Гипотеза об итальянском происхождении Уго де Пагани не совсем свежа и нова, поскольку родилась в Италии много веков назад. В своей книге Моираджи рассматривает различные геральдические и генеалогические документы, в которых засвидетельствовано итальянское происхождение основателя тамплиеров. Речь идет о текстах разного происхождения, которые имели общую цель засвидетельствовать дворянство и древнюю традицию домов или орденов, к которым принадлежали некоторые семьи. Прежде чем подробно анализировать документы, относящиеся к основателю ордена Храма, уместно остановиться на том типе, к которому эти документы относятся.
Генеалогия, как выражение историографии, всегда использовалась людьми еще со времен шумеров, ассирийцев и вавилонян. Даже Библия, например, начинается с того, что можно назвать генеалогическим трактатом, а именно книгой Бытия. Со времен греков и римлян это получило широкое распространение, а в Средние века сеньоры и князья узаконивали свое владычество, используя генеалогии из ad usum Delphini [букв. с лат.: для использования дофином. Библиотека греческой и латинской классики для наследника французской короны]. Но именно в современную эпоху мы сталкиваемся с прогрессирующим распространением генеалогических трактатов. Эта наука всегда вызывали много сомнений, как в прошлом, так и в настоящем, в основном из-за своего невероятного и часто сказочного характера. В первой части своей книги Невероятная генеалогия, историк Роберто Биццокки сделал адекватный обзор развития этого вида историографии,уделяющий пристальное внимание различным авторам, очень часто фальшивомонетчикам, способствовавшим распространению ложных генеалогические свидетельств [R. BIZZOCCHI, Genealogie incredibili. Scritti di storia nell’Europa moderna, Bologna, Il Mulino, 2009. Книгу следует понимать скорее как эссе, чем как систематический трактат, как заявил сам Биццокки в своем послесловии. Чтобы получить точное представление о том, как этот жанр развивался в современной Европе, уместно сосредоточиться на первой главе книги. (pp. 9-89)].
Одно из наиболее известных имен – это имя доминиканского монаха Джованни Нанни, более известного как Аннио из Витербо, жившего между XV и XVI веками и со своей Antiquitates ставшего источником целого пласта современных генеалогических описаний, начиная с X главы Книги Бытия. Фактически, Анний, якобы исправляя ошибки греческих классических авторов, показал нам истинную историю людей, начиная с родословной Ноя и его потомков [Для более полного понимания личности доминиканского монаха рекомендуем прочитать R. WEISS, Traccia per una bibliografia di Annio da Viterbo, in «Italia Medievale e Umanistica», 5, 1962, pp. 425-441.].
Монах утверждал, что население мира происходит из Тусии и Витербо, чей язык, этрусский, был гораздо более древней формой арамейского, чем иврит [R. BIZZOCCHI, Genealogie incredibili, p. 26.]. Вместе с тем труды Аннио отмечены патриотическими и благоговейными мотивами. В дополнение к определению колыбели человечества рядом со своим Витербо, монах отдает дань уважения «очень христианским» испанским правителям Фердинанду и Изабелле, подтверждая создание Испании от некого Иубала или Фубала, потомка Ноя [Ibidem, p. 27-28.]. Его особое почтение к Испании объясняется тем фактом, что в 1499 году, примерно в возрасте шестидесяти лет, он получил должность магистра Священного дворца [Magister sacri palatii] или официального Богослова римской курии от папы Александра VI Борджиа, котрый был родом из Испании. Кроме того, монах получил от испанского посла деньги на издание его Antiquitates. [Ibidem, p. 26]. Исследования Анниона основывались на документах, им же созданных и приписанных античным авторам. Как это было в случае с Беросом [Беросс], жившему около 290 г. до н.э., которому он приписал авторство произведения под названием Deforatio.
Истории Аннио нашли много последователей по всей Европе – от француза Гийома Постеля [Ibidem, p. 31.], жившего в XVI веке, до испанского монаха XVII века Пруденсио де Сандоваля [Ibidem, p. 38.]; от эльзасского гуманиста Иеронима Гебвайлера [Ibidem, p. 42.] до его немецкого современника Вольфанга Лацио [Ibidem, p. 45.]. Все эти авторы следуют, не отрываясь, аннианскому принципу, согласно которому происхождение истории не может быть постигнуто никак иначе, кроме как через генеалогию [Ibidem, p. 26-27: “quia origo haberi non potest nisi per genealogias».].
Останавливаясь на генеалогических текстах, мы не можем ограничиться обвинением тех, кто пишет только потому, что сидит на зарплате некоего влиятельного человека, как предлагает Ленгле де Фреснуа в своем монументальном труде Методика изучения истории [N. LENGLET DU FRESNOY, Methode pour etudier l’Histoire, avec un Catalogue des principaux Historiens, et des Remarques sur la bonté de leurs Ouvrages, et sur le choix des meilleures Editions. Par M. L’Abbé lenglet Du Fresnoy. Nouvelle Edition, Augumentée de Cartes Géographiques, Parigi, presso Pierre Gandouin, 1729. Первое издание датируется 1713 годом, а добавление двух дополнений датируется 1741 годом, напечатанных в Париже компанией Rollin fils et de Buré l’aisné Libraires.], переведенным на итальянский в 1726 году Себастьяном Колети из Венеции. Ленгле выделил четыре различных типа генеалогий: delle case sovrane, delle famiglie antiche estinte, delle famiglie antiche esistenti и delle famiglie moderne. Кроме того, французский аббат, давая важные указания о методе, предупредил читателей об опасности столкнуться с фантастическими предположениями, если уйти слишком далеко в прошлое. Другой француз, Клод Франсуа Менестрие, вместо этого отдавал должное фантастическим генеалогическим реконструкциям, независимо от того, были ли они взяты из романа или легенды. В своей Diverses especes de noblesse, et les manieres d’en dresser les Preuves [Различные виды дворянства и способы доказательства], он также заявил, что для того, дабы доказать благородство своей семьи, необходимо сначала привести подтверждающие документы. Мы не можем в полной мере понять значение современных генеалогий, если не проанализируем их зависимость от древней генеалогии: греческой, римской и христианской.
Человек обычно ассоциирует термин «мифология» с набором надуманных верований и сказок, которые не имеют ничего общего с реальностью. Но что касается генеалогий героев Гомера, которые хотя и подпадают под понятие мифологических, историками классифицируются, как чистая поэтическая фантазия [См. M.J. FINLEY, Il mondo di Odisseo,Bari, 1978.]. С одной стороны существует школа антрополога Леви-Брюля, считавшим мышление «примитивным», если оно полностью подчиненно эмоциям и мистическим представлениям. С другой – функционалистская школа Малиновского, утверждающая что мышление примитивных народов обусловлено базовыми потребностями существования [получение средств к существованию, удовлетворение сексуальных потребностей и т.].
Французский антрополог Клод Леви-Стросс показал нам, как примитивные народы на самом деле способны одновременно создавать бескорыстную и интеллектуальную мысль, не связанную с удовлетворением примитивных потребностей и не подчиняющуюся исключительно эмоциям. Таким образом, эти народы мотивированы необходимостью или желанием понять окружающий мир, природу или общество [C. LEVI-STRAUSS, Mito e significato. Cinque conversazioni radiofoniche, Milano, Il Saggiatore, 2010, p.30.]. Так рождаются мифы, как попытки всеобъемлющего понимания Вселенной. Греческие мифы, родившиеся в архаичную эпоху, были использованы греками классической эпохи, которые пользовались генеалогиями героев Гомера, дабы объяснить различные реалии своего времени: семьи, династии, города, культы, политические институты.
Греки следовали двум генеалогическим типологиям: типологии автохтоннии и типологии героя-основателя.` Первая принадлежит, к наприму, мифу о происхождении города Афин и и его граждан [Точный синтез развития различных мифов, которые циркулировали вокруг происхождения Афин, можно найти в книге P. ELLINGER, Il mito: riscritture e riusi, in Storia Einaudi dei Greci e dei Romani, a cura di S. SETTIS, Torino, Einaudi, 2008, vol. VI, pp-841-850.]. Вторая получила значительное распространение в генеалогиях римского периода. Происхождение будущих повелителей Европы, представленных Вергилием, Плутархом и Титом Ливием [и это лишь некоторые из них], было вдохновлено мифом о высадке Энея в Лацио и основанием Альба-Лонги потомками Реи Сильвии, матери Ромула и Рема, и Аскания, сына Энея и Креусы.
Однако римские генеалогии имеют характерную черту, значительно отличающих их от греческих. Римляне любили происходить от консулов более, чем от богов или мифологических персонажей, как бы желая связать свою семью с важными событиями, знаменующими историю Города.
Заметное появление гражданских генеалогий заставляло летописцев строить историю Города через историю его благородных семей. Тит Ливий предупреждал:
“Я считаю, что история была изменена похоронными панегириками и фальшивыми надписями, помещенными под портретами, поскольку каждая семья стремилась приписывать себе славу совершенных деяний и занимаемых должностей из-за восхищения ложью; отсюда, безусловно, происходит путаница, которая царит в поступках отдельных лиц и в официальных документах.. Нет ни одного писателя, современника тех событий, на чей авторитет мы могли бы с достаточной уверенностью опираться” [T. LIVIO, Ab Urbe condita, VIII, 40, 4-5 (trad. M. Scandola), citato in R. BIZZOCCHI, Genealogie incredibili, p. 112.].
Тит Ливий был не единственным человеком, испытывавшим определенное отвращение к генеалогическим реконструкциям. Платон и Сенека также проявили весь свой скептицизм по отношению к тщеславию знати из-за постоянной смены Фортуны. Как писал Сенека:
“Платон утверждает, что нет царя, который не произошел бы от рабов, и нет раба, который не произошел бы от царя. Долгая череда событий смешала эти социальные условия, и удача по своей прихоти перевернула их с ног на голову. Кто благороден? Тот, кто от природы благосклонен к добродетели» [SENECA, Ad Lucilium, V, 44, 1, 4-6 (trad. G. Monti), цитата из R. BIZZOCCHI, Genealogie incredibili, p. 96.].
Критику этого сектора историографии, мы находим и у христиан, которые противопоставляли благородство и различия крови общему происхождению от Адама и Евы, общему братству с Мессией и вечному искуплению, обещанному каждому человеку на Земле без каких-либо различий. С веками отношение церкви изменилось. Фактически, одним из многих topoi средневековой агиографии было сочетание благородства и святости, согласно которому «моральное и духовное совершенство вряд ли может быть достигнуто людьми, не принадлежащими к прославленной родословной» [A. VAUCHEZ, La sainteté en Occident aux derniers siécles du Moyen Age, Roma, Ecole française de Rome, 1981 (trad. it. La santità nel Medioevo, Bologna, il Mulino, 1989), p. 129.].
Таким образом, римские генеалогии дали нам понять, что патрицианство и nobilitas не являются синонимами, поскольку благородство не дается только из-за “чистоты” крови, но также, прежде всего, от вклада, который отдельный гражданин дал государству. Споры между nobilitas и добродетелью не прекращаются с приходом современной эпохи, напротив, они обретают новую жизнь. Историко-политический писатель Сципион Аммирато, придававший генеалогическим писаниям научное достоинство, утверждал, что каким бы плохим ни был дворянин, достойный порицания, а обычный человек – похвалы, неблагородный никогда не сможет быть впереди аристократа [R. BIZZOCCHI, Genealogie incredibili, p. 241.]
В Неаполе XVI и XVII веков старинное дворянство искало связь с событиями, связанными с различными иностранными династиями, ознаменовавшими историю Королевства. С другой стороны, Венеция, была очень привязана к истории своей республики и знати, внесшей свой вклад в повышение ее престижа. Таким образом, в городе-лагуне, как и в Древнем Риме, производство генеалогий характеризовалось гражданскими потребностями. По этой причине родословные здесь были менее причудливыми, чем в других регионах Италии [Ibidem, p. 243-244. Для обзора развития генеалогий Неаполитанского королевства XVI-XVII в. см. также A. SANNINO, Le storie genealogiche, in Il libro e la piazza. Le storie locali dei Regni di Napoli e di Sicilia in età moderna, a cura di A. Lerra, Manduria-Bari-Roma, Lacaita ed., 2004, pp. 109-155.].
В Европе именно Франция гордится абсолютным превосходством в вопросах генеалогии. В королевстве Бурбонов мы наблюдали более прогрессивное распространение генеалогического материала. Размышляя о причинах, которые привели к такому развитию, мы отмечаем, что в период с конца XVI по начало XVII века первенство древнего дворянства, также называемого дворянством меча и происходящего от старинных средневековых аристократических и рыцарских семей, было трансформировано в пользу нового класса дворян, так называемого дворянства мантии [Понятие дворянства той или иной мантии вытекает из обязанности выпускников носить мантию во время обсуждения диссертации. Так называемые дворяне мантии, на самом деле, все прошли университетскую подготовку.]. Это были не кто иные, как государственные служащие и правительственные чиновники, получившие эти должности непосредственно от государя. Эта практика была типичной для французской монархии до падения монархии Ancien régime [Старый режим]. На самом деле, государям постоянно надо было пополнять свои финансы, и по этой причине они создавали новые административные должности, которые затем продавались специалистам в юридическом секторе [юристам, нотариусам, профессорам университетов и т. д.]. Такие чиновники, войдя в сложную систему управления властью, как правило, наследовали свой пост [Эта практика была узаконена в 1604 году Генрихом IV эдиктом “Paulette”.]. Передача должностей от отца к сыну способствовала рождению очень сильного группового сознания и вызвала конфликты не только с представителями дворянства меча, но и между самими членами дворянства мантии.
Часто случалось, что государь учреждал новые должности, которые затем продавались тем, кто стремился войти в этот круг. Эта практика со временем вызвала сильное негодование среди тех, кто принадлежал к дворянству мантии, потому что таким образом группа становилась все менее и менее элитарной и все более открытой для плебса. На фоне массового расширения круга дворянству мантии, многие аристократические семьи предпринимали попытки вернуть утраченное превосходство и престиж, создавая подробные семейные генеалогии, в которые они включали выдающихся исторических личностей [великих вождей, государей, пап, святых и т. п.], в большинстве случаев совершенно не связанных с реальной генеалогией их семей.
Навязчивость генеалогий в аристократической среде заставила многих старинных дворян вновь обратиться к генеалогии Ancien régime. Один из них – Луи Рувруа, герцог Сен-Симон, потомок графов Вермандуа, ведущих род от Карла Великого через его племянника Бернара [R. BIZZOCCHI, Genealogie incredibili, p. 67.].
В своих мемуарах Рувруа рассказывает о посещении епископа Нуайона, принадлежащего к семье Клермон-Тоннер. В доме прелата он увидел изображение святых покровителей этого семейства, и две большие генеалогические таблицы, одна из которых была озаглавлена Discendenza dell’augustissima casa di Clermont-Tonnerre dagli imperatori d’Oriente [Потомки самого августейшего дома Клермон-Тоннер от императоров Востока], а другая Discendenza dell’augustissima casa di Clermont-Tonnerre dagli imperatori d’Occidente [Потомки августейшего дома Клермон-Тоннер от императоров Запада] [Ibidem, p. 68.].
В рамках достоверной исторической реконструкции необходимо особенно внимательно изучать генеалогические и геральдические документы, поскольку они не всегда содержат исторически достоверную информацию. Как заметил французский аббат Ленгле, чем дальше мы отходим от современности, тем ближе приближаемся к фантастическим рассказам, которые, однако, рассказываются с преднамеренностью и логикой, которая точна и полна незаметных значений, которые необходимо время от времени скрывать, принимая во внимание отдельную семью и политическую ситуацию [M. A. VISCEGLIA, Il bisogno di eternità: I comportamenti aristocratici a Napoli nell’età moderna, Napoli, Guida ed., 1988, p. 165.].
По этой причине присутствие основателя тамплиеров в генеалогических древах семьи из Кампании de Paganis [Пагани] должно быть изучено критически.
ОСНОВАТЕЛЬ ОРДЕНА ХРАМА В ИТАЛЬЯНСКИХ ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИХ ДЕРЕВЬЯХ
В XVII веке генеалог и геральдист Филиберто Кампаниле в книге L’armi, overo insigne de ‘nobili, напечатанной в Неаполе в 1610 году, в типографии Тарквинио Лонго, относит благородную семью Пагани или де Паганис к местности Ночера-деи-Пагани в Кампании. Вот что пишет Кампаниле:
Герб дома Пагани представляет собой щит, в верхней части которого находится серебряное поле, усеянное черными хвостами горностая, а над ними нависает трезубец цвета киновари, а снизу три золотые полосы, чередуемые с тремя другими лазурными, и вокруг всего щита, то есть по краю, французские королевские регалии, повторенные несколько раз, это золотые лилии на лазурном поле с рубиновыми трезубцами и регалии Иерусалимского королевства, золотой крест на серебряном поле, герб который король Людовик II даровал кавалеру Галеотто Пагано и всей его семье
Это семейство происходит [как мы видели из хроники, написанной ad instantia Reina Giovanna] от Альбертино, древнего кавалера де Бертаньи, который, взяв в жены племянницу своего герцога, принял знаки отличия от этого сеньора. Сопровождая Танкреда Норманнского пришел сюда, и построил несколько домов в поместье Ночера, а затем отбросил сарацинов, которые там давно жили, по этой причине он дал название этому месту Пагани, от которого потом его потомки прозывались. […].
Из рукописи [Il testo della donazione è contenuto nel ms. Brindisi, Bibl. De Leo, B 5, fol. 100v] монастыря Троицы в Венозе следует, что Пагано де Пагани вместе со своей женой Эммой, в 1084 году, будучи правителем Форенцы в Базиликате, подарили этому монастырю две церкви, которые находились на его территории Форенца. Одна нахывадась S. Giovanni di Sala, а другая Santa Costantina, отдав их во владение аббату по имени Беренгарий. От Пагано родилось двое детей – Угоне и Дизиджио.
Угоне в 1117 году, во время понтификата Геласия II, находясь в Иерусалиме вместе с Гоффредо ди Санто Адемаро и другими [которых архиепископ Тирский, описавший эту историю в своей книге, называет nobilissimi и рыцарями] учредил орден тамплиеров, и он был первым великим магистром, что подтверждали Карло Сигонио, Пауло Эмилио, Волатерано и другие». [F. CAMPANILE, L’armi, overo insegne de’ nobili, Napoli, stampato presso i tipi di Tarquinio Longo, 1610, pp. 252-53.].
Кампанила может считаться наиболее важным геральдическим источником по семье Уго де Пагани, поскольку он приводит подробный список основных предков и ближайших потомков Уго. Моираджи также идентифицирует Пагана де Мондидье, одного из основателей ордена, также присутствовавшего на соборе Труа в Пагано, как сына Дизиджио и племянника Уго [CERRINI, La rivoluzione dei Templari, p. 82.]. Этот рыцарь фигурирует в акте пожертвования, сделанном Тьерри Фландрским в 1128 году, и в другом, сделанном вскоре после Собора в Труа. В 1130 году он был назначен сенешалем, и Уго доверил ему управление своими владениями во Франции.
Из Неаполя мы переходим в Палермо, где в 1636 году Антонино д’Амико сочинил оперу Brevis etighta noticia originis Sacrae Domus Templi. Текст, относящийся к основателю ордена Храма, как сообщает Моираджи, был следующим:
«Уго де Паганис и Гоффредо ди Санто Адемаро. Первый итальянец и родом из Ночера, неподалеку от Салерно, а второй французский провинциал, основали Орден тамплиеров Иерусалима при Балдуине II в году MCXVIII» [Ibidem, pp. 63-64.].
