В письме от 13 января 1308 года король Германии Альбрехт I Габсбург, отвечая на послания короля Франции Филиппа IV, описывающие арест тамплиеров, после стандартного выражения печали по поводу поворота событий и восхваления собственной роли как первейшего в деле защиты веры отмечал, что «хотя любой человек, совершивший подобное ужаснейшее злодеяние заслуживает всяческого порицания и проклятия, все же священнослужитель должен быть подвергнут еще большему осуждению, поскольку его сияющая жизнь должна была бы являться зерцалом и примером для других» [Litterae ad regem Franciae de causa Templariorum, ed. J. Schwalm, Monummenta Germaniae Historica, Constitutiones, IV (Hanover, 1906), no. 229, 196.]. На протяжении 193 лет своего существования Орден на самом дел занимал такое положение, которое делало его «зерцалом и примером для других», делало его особенно чувствительным индикатором, а также проводником социальных изменений [См. как M. Блок в своей книге «Феодальное общество», использует различные версии Устава тамплиеров, чтобы продемонстрировать изменения, произошедшие в сознании аристократии между 1130 и 1250 гг.]. Данная работа представляет собой попытку проследить подобные взаимоотношения между Орденом и социальной средой.
Романский мир конца XI – начала XII веков представлял пороки и добродетели сплетенные в схватке за обладание человеческими душами, причем первые пытаются одолеть последних либо в открытом противостоянии, либо путем соблазна. После упорной схватки два наиболее преобладающих порока – Роскошь и Жадность – оказываются побеждены, и Мудрость устанавливает на Земле свое царство мира и гармонии – вот тот конец, на достижение которого должны быть направлены все бренные заботы [См. A. Katzenellenbogen, Allegories of the Virtues and Vices in Medieval Art (New York, 1964), 1-3.]. Этот мир – мир, в котором появлялись на свет крестоносцы – был тем самым местом, где подобные противоборства происходили как в метафизическом плане, так и в буквальном смысле. Особого рвения в этой борьбе, не находящего себе примеров более нигде в Христианском мире, добились поселенцы первого поколения в государствах крестоносцев после 1099 года.
Прямым свидетельством подобного рвения служит клятва, которую двое рыцарей, основавших в 1119 году то, что впоследствии станет Орденом Храма, – Гуго де Пейн и Готфрид де Сен-Омер – принесли, согласно сообщению Вильгельма Тирского, перед Патриархом Иерусалимским. Клятва заключалась в обещании вести жизнь сродни монашеской: следовать обетам бедности, целомудрия и послушания, которые, однако, рассматривались как предваряющие главную богоугодную задачу, добровольно возложенную на себя рыцарями – защиту пилигримов, регулярно пребывающих с Запада посетить Святую землю. Здесь абстрактный и буквальный уровни понимания смешиваются. Сама жизнь являлась паломничеством, в котором верой и надеждой можно было достичь милости, т.е. истинной любви Божьей, и будущего спасения, в то же время, как крестовые походы как таковые возникли именно из маршрутов паломников, направляющихся в Святую землю. Милость Божья – это цель паломничества, и первые тамплиеры были полны решимости защитить идущих к этой цели [См. также J. Riley-Smith, “Crusading as an Act of Love”, History, Ixv (1980), 177-92.].
Такая преданность рыцарей Храма поставленной задаче была следствием импульса, охватившего большинство из их поколения. Воодушевленные появившимися в результате папских реформ XI века идеями очищения церкви и христианского мира, распространением мирных тенденций в феодальном обществе и успехом Первого Крестового похода многие люди, либо собираясь в группы, либо в одиночку, старались очистить свою жизнь от грехов, порой пытаясь совершить какое-либо богоугодное дело, а порой просто стараясь уйти от соблазнов и пороков земной жизни. Именно таким образом возник ряд долговечных монашеских орденов, таких как картезианцы или цистерцианцы, однако одновременно с ними те же самые явления вызвали к жизни и множество других куда менее продолжительных авантюр, а также различные брожения, подогреваемые народной ересью. Первые тамплиеры были типичными представителями своего поколения: набожные миряне, ищущие подходящее проявление своим религиозным импульсам. И все же на природу их деятельности сильное влияние оказала идея, зародившаяся в результате реформ XI века, а именно – идея о «воине христовом» (miles Christi), которая, как продемонстрировал профессор Дюби, была генерирована специально с целью как-то контролировать военные побуждения знати, более не сдерживаемые рамками ни королевской, ни судебной власти [G. Duby, The Three Orders. Feudal Society Imagined, trans. A. Goldhammer (Chicago, 1980), 152-66. См. также C. Morris, “Equestris Ordo: Chivalry as a Vocation in the Twelfth Century”, Studies in Church History, ed. D. Baker, 15, (1978), 87-96.].
Мир и затишье, которые могли принести паломничества во имя Бога, а также их продолжатели – Крестовые походы – являлись выражением этой идеи на практике. Их предназначением было, во-первых, уменьшение разрушений, производимых рыцарским сословием внутри Христианского мира, а во-вторых, употребление этой воинской энергии знати против язычников и вообще всех папских врагов. Таким образом, признавался тот факт, что военный инстинкт знати не может быть упразднен. Наоборот, само употребление слова miles для описания любого представителя рыцарского сословия во Франции показывает, что в своем собственном представлении знать была неразрывно связана с военной деятельностью [G. Duby, “Lineage, nobility and knighthood”, The Chivalrous Society, trans. C. Postan (1977), 80.]. Примечательно то, что термином miles называют себя и тамплиеры в своем Латинском Уставе: в заглавии, звучащем как Incipit prologus Regule pauperum commilitorum Christi Templique Salomonici, а также во второй главе, названной «О воине Христовом» [La Régle du Temple, ed. H. de Cunon (Société de I’histoire de France) (Paris, 1886), 11-12.].
Развитие концепции miles Christi сопровождалось усердными попытками найти идеологию, оправдывающую участие христианина в войне и снимающую все моральные противоречия, заложенные в этой идее. Работы теологов и, в последствие, знатоков церковного канонического права, развивающие эту идеологию, были тщательно анализированы профессором Фредериком Расселом, который продемонстрировал, что, опираясь на труды Августина, они утверждали, что война необходима как лекарство от греха, поскольку праведный воин обязан спасти общество от вреда, наносимого приспешником зла. В виде аллегории борьбы пороков и добродетелей это означало, что царство мира и гармонии, возглавляемое Мудростью, может быть достигнуто только лишь, если все злоумышляющие будут побеждены. Однако наиболее важным пунктом здесь было то, что воин мог действовать только под командованием действительно легитимной власти, в которой к эпохе Григория VII стало видеться папство [F.H. Russell, The Just War in the Middle Ages (Cambridge, 1975), chap. I.]. Доктор Йан Робинсон показал, как Григорий VII применил теорию на практике, используя военную силу для защиты владений папства, превратив, таким образом, раннесредневековое представление о «воине Христовом» как монахе, борющемся с дьяволом посредством молитв и месс, в представление о воине, сражающемся в буквальном смысле этого слова настоящим оружием [I.S. Robinson, “Gregory VII and the Soldiers of Christ”, History, lviii (1973), 169-92.].
То, что эти идеи стали частью представлений духовенства, связанных с Крестовыми походами начала XII века, может быть показано на примере двух цитат (хотя выбрать можно было бы и больше) из труда Фульхерия Шартрского, капеллана Балдуина, первого короля Иерусалима. Армия Балдуина, возвращающаяся из похода под Эдессу в 1100 году, была задержана мусульманами в узком проходе к северу от Бейрута. Неоднократно будучи на грани поражения, христианская армия все-таки пробила себе дорогу, одержав обеду, которая с точки зрения Фульхерия несомненно была чудом, ниспосланным Господом
Воистину свершилось с нами и для нас то, что Он рек через пророка израильтянам: «Если вы будете поступать по уставам моим, то я вознагражу вас тем даром, что пятеро из вас прогонят сто, и сто из вас прогонят тьму» [Левит 26:8]. И поскольку мы подвергались многим страданиям день и ночь служа Ему, и не полагаясь более ни на кого, Он чудесным образом сломил вражескую гордыню. И поскольку в беде мы были преданы Господу нашими сердцами, Он воздал нам за наше смирение.
В сентябре следующего года король Балдуин обращался с речью к своим войскам перед битвой с египтянами при Рамле. Фульхерий вкладывает ему в уста следующие слова:
Соберитесь, воины Христовы, возрадуйтесь духом и ничего не бойтесь! Ведите себя мужественно и в бою вы будите крепки. Я молю вас, сражайтесь за спасение своих душ; восславьте повсюду имя Христа, нещадно поносимое и оскорбляемое этими выродками, не верящими ни в его Рождение, ни в Воскрешение. И если вы погибнете здесь, то, несомненно, примкнете к блаженным и спасшимся. Врата райского царства уже открыты для вас. Если же вы оставите поле боя победителями, ваша слава не померкнет среди христиан.
После этого он добавляет, низводя тем самым всю речь до уровня простой обыденности: «Если же вы все-таки собираетесь бежать, то помните, что Франция на самом деле за многие мили отсюда» [Fulcher of Chartres, A Histoy of the Expedition to Jerusalem, 1095-1127, trans. F.R. Ryan, ed. H.S. Fink (Knoxville, 1970), 141, 157-8. См. Латинский текст в Recueil des Historiens des Croisades, Historiens Occidentaux, III, lib. II, cap. iii. 376; cap. xi. 392.]. Чистота устремлений уничтожить противников истинной веры, проистекающая из послушания закону Божьему, помогает христианину-воину добыть благословление Господа. Христианское смирение оказывается сильнее языческой гордости.
Устав ордена тамплиеров со всей точностью следует концепции miles Christi. Пролог к уставу начинается словами: «Наше воззвание обращено в первую очередь ко всем тем, кто не желает следовать своей собственной воле и хочет с чистой и верной душой служить Царю небесному как рыцарь, и желает с усердием нести вечно благородное оружие послушания». Особая природа воззвания подчеркивается контрастом с теми, кто сражается, не будучи уверенными в чистоте своих устремлений: «Этим мы увещеваем вас, кто доныне вел жизнь светских рыцарей, для которых не закон Иисуса Христа был основанием, а лишь мирские причины, последовать за теми, кого Господь избрал из толпы, обреченной на вечные муки, и кому он повелел в великой милости своей защищать Святую Церковь, и спешить присоединиться к ним навеки». Во второй главе устава просматриваются миротворческие мотивы XI века: «Ведь орден рыцарства возродился и расцвел заново, тогда как прежнее рыцарство не радело о справедливости, которая составляет его обязанность, и не исполняло того, что должно было исполнять: защищать бедных, вдов, сирот и Церковь, но склонилось к грабежам и убийствам».
Убежденность, что причастность к ордену дарует человеку особый статус в глазах Бога, еще более усиливается в девятой главе, где описывается наслаждение, с которым рыцари Храма внимают церковной службе, духовно подготавливающей их к праведной войне: «… вы же, отринув этот бренный мир и презрев муки, приносимые вашим телом, поклялись в вечной любви Господу: укрепленные вкушением божественной плоти, освященные и воодушевленные заповедями Господа нашего – по окончании таинства божьего никто да не устрашится идти в битву, но приготовиться увенчать чело свое короной». Визуально это несколько таинственное утверждение могло выражаться в символической процедуре подношения белого одеяния исключительно рыцарям, принявшим сан. Глава пятьдесят седьмая как бы подводит итог: «Мы верим, что божественным провидением в Святой Земле создан новый орден, и что он объединил рыцарство и веру, и что рыцарь, вооруженный не только мечом, но и верой, может убивать врагов Господа без греха». Данные идеи оказали настольно сильное влияние на людские предрассудки того времени, что уже даже в то время в «некоторых районах за горами» у ордена появились подражатели, которых Устав называет «лже-братьями» [Régle, paras. 1, 2, 9(1), 17(20), 57(51), 68(21).].
Таким образом, появление ордена Храма видится следствием развития идеологии рыцарства, заботу о которой церковь проявляла еще со времен папства Льва IX. Но даже в этом случае новорожденный рос не без посторонней помощи, поскольку теоретические положения, на основании которых орден был создан, нуждались в апробации из вне. Устав называет сообщество тамплиеров «новым орденом», т.е. «орденом нового типа», в то время как письмо поощрения и утешения, по всей вероятности адресованное одним из первых членов ордена и тем самым датирующееся концом 1120-х годов, наглядно демонстрирует как сомнения самих тамплиеров, так и общий скептицизм того времени [J. Leclercq, “Un document sur les débuts des Templiers”, Revue d’histoire ecclésiastique, lii (1957), 81-91. Леклерк считает, что это письмо было написано Гуго де Пейном, но некоторые сомнения все же остаются. См. работы C. Sclafert, “Lettre inédite de Hugues de Saint-Victor aux Chevaliers du Temple”, Revue d’ascétique et de mystique, xxxiv (1958), 279, и M. Bulst-Thiele, Sacrae Domus Militiae Templi Hierosolymitani Magistri (Göttingen, 1974), 23, n. 13.]. Важность этого письма заключается в том, что само его существование заставляет нас воздержаться от поспешного вывода об очевидности успеха тамплиеров. Тем не менее, содержание письма в очередной раз доказывает наличие связи межу появлением ордена и бытовавшими в то время церковными и рыцарскими ценностями. Письмо возвращается к бытовавшему тогда вопросу о задачах рыцарства, поскольку в XI веке предлагалось несколько вариантов ответов на него [См. G. Duby, Three Orders, passim.]. Оно напоминает тамплиерам о продолжающейся борьбе за их души, в которой дьявол своими кознями старается сбить их с пути истинного служения Богу, чему следует всячески противостоять. «Не вводите самих себя в заблуждение: каждому из нас воздается согласно заслугам его. Крыши домов принимают на себя и дождь, и град, и ветер, но если не было бы крыши, то что можно было бы делать в самом доме?» (здесь и далее отрывки из «Письма рыцарям Христовым Храма Иерусалимского» даются в переводе А. Трубникова – прим. пер.). Дело рыцарей ордена достойно почтения. «Мы говорим об этом, братья, потому что слышали о том, что некоторые из вас смущены некими неблагоразумными людьми, которые говорят, что ваша профессия, которой вы посвятили свою жизнь – поднимать оружие против врагов веры и за мир, для защиты Христиан – что эта профессия незаконна или губительна, что она является грехом или помехой для спасения».
Христианское представление о справедливой войне встречается и еще в одном месте: «Так как его цель свести на нет это дело, извращая ваши стремления, утверждая, что когда вы убиваете, то вы делаете это из ненависти и от жажды насилия, а когда вы берете трофеи, он говорит, что вы делаете это из жадности. Вы же не попадайтесь к нему в сети, потому что если вы и убиваете, то вы имеете, все основания, чтобы ненавидеть, и когда вы берете трофеи, у вас есть все основания быть корыстными. Я говорю «у вас есть честные основания для ненависти», потому что вы ненавидите не людей, а грешников. Я говорю «у вас есть основания быть корыстными», потому что брать у них все, что вы в состоянии унести, вполне законно из-за их греховности, и вы по справедливости становитесь владельцами, того, что может вознаградить ваш труд». Если дьяволу не удается преуспеть в извращении намерений рыцарей, он пытается убедить их оставить начатое дело ради поиска более высокой цели. И вновь здесь кроется ловушка, поскольку Господь судит человека не по внешним обстоятельствам, а по его внутренней вере. Не должны тамплиеры поддаваться и еще более коварному соблазну признать, что все мирские заботы, с которыми рыцарям Храма часто приходится сталкиваться, являются лишь досадным отвлечением от состояния столь желанного миросозерцания. Не простолюдины, но только «воины Христовы» могли утверждать, что «Он наш Господь, а мы Его слуги, и Он поместил всех из нас в своем большом доме, и его закон гласит, что, кто бы из нас каким путем не шел к спасению, самый смиренный будет вознагражден более остальных». Тамплиеры готовы выполнять свой долг, даже если им не суждено никакого мирского вознаграждения: «Ведь я думаю, что ни один мудрец среди вас не будет отрицать, что чем более ценна добродетель, тем более она скрыта». Таким образом, главная идея письма заключается в исключительной важности согласно представлениям того времени «внутренней веры» или мотивов, которыми руководствуется человек [См. C. Morris, The Discovery of the Individual, 1050-1200 (London, 1972), esp. 73-5.].
И все же данное письмо было скорее частным документом по своей сути. По-настоящему публичным манифестом идей тамплиеров стал труд св. Бернара Клервосского «Liber ad milites Templi de laude novae militiae», написанный в начале 1130-х годов и явившийся ответом на призыв Гуго де Пейна написать «наставление рыцарской братии» [Bernard of Clairvaux, Liber ad Milites Templi de Laude Novae Militiae, S. Bernardi Opera, III, ed. J . Leclercq (Rome, 1963), 213.]. Этот трактат имеет крайне важное значение для нашей темы, поскольку именно в нем с наибольшей глубиной и красноречием сформулирован взгляд на идеалы рыцарства, сформировавшиеся в результате миротворческих тенденций в Христианском мире и Крестовых походов, и способствовавшие появлению ордена тамплиеров. Его центральной темой является идея, глубоко пропитавшая умонастроения того времени, – идея о двойственной природе борьбы: с одной стороны против противников из плоти и крови, а с другой – против злых духов, приспешников дьявола. Тамплиеры, согласно точке зрения св. Бернара, – это новое рыцарство, которое имеет преимущество как перед теми, кто сражается исключительно при помощи своей телесной силы – «что встречается нередко, но что я не назову заслуживающим уважения» – так и перед теми, кто борется с демонами и пороками путем молитв, что хоть и достойно похвалы, но не вызывает восхищения, «поскольку весь мир кажется заполненным одними монахами». Но новым рыцарям не страшен ни демон, ни человек, ведь они не могут проиграть в этой борьбе, потому что смерть делает их святыми мучениками, а победа в битве приносит славу. Другими словами, образ крестоносцев, каким он изображен у Фульхерия Шартрского, становится частью идеологии целого сообщества – ордена. Также как и в Уставе, св. Бернар в своем трактате противопоставляет тамплиеров светским рыцарям, которые ведут войну не ради Христа. Если они убивают врага, то погибают их души, а если же они сами оказываются убиты, то гибнут еще и их тела. «О, благословенна жизнь, когда чиста совесть! […] И если намерения добры, то исход битвы не может принести зла, точно также, как не будет дарован счастливый исход, если ему не предшествовали добрые намерения». Если воин руководствовался не благими намерениями, а, к примеру, гневом или гордыней, то независимо от того, выжил он или нет, он совершил грех убийства. Здесь мы снова сталкиваемся с этикой крестоносцев, как она изображена у Фульхерия Шартрского. Для него ношение крестов на одежде было «внешним знаком, призванным отразить внутренние убеждения. Ведь очевидно, что если благие намерения помогают творить благие дела, то благие дела ведут к спасению души» [Fulcher of Chartres, 68. Latin text, lib. I, cap. iv, p. 325. См. Leclercq, “Saint Bernard’s Attitude toward War”, Studies in Medieval Cistercian History, ii, 1976 (Cistercian Studies Series: 24), 24-5, где автор обращает внимание на тот факт, что св. Бернар интересовался вопросами «высших материй», и считал, что смерть воина-монаха в бою помогает ему осуществить «встречу с Богом». Последние две трети текста De Laude посвящены именно описаниям «чудес, происходящих в Святой земле».].
Что же касается светских рыцарей, не сражающихся во имя Христа, то, отсутствие у них благих намерений, согласно св. Бернару, тоже находит отражение в их внешности: шелковые попоны на лошадях, разукрашенные пики, щиты и седла, орнаментированные золотом и каменьями поводья и шпоры. «Что это – убранство воина или же, скорее, женские побрякушки?» – вопрошает Бернар. Такие рыцари собирают волосы в пучок «наподобие женщин», – в средневековом каталоге пороков и добродетелей эта прическа символизировала гордыню [E. Mále, Religious Art in France, XIII century: a study in medieval iconography and its sources of inspiration, trans. D. Nussey (1913), l00.] – опутывают свои стопы длиннополыми накидками, а свои тонкие, нежные руки прячут в широких струящихся рукавах. Все всякого сомнения, как считал Жан Леклерк, такое описание – это преувеличенная сатира Бернара. Весь данный отрывок был построен им с позиций риторики, когда страсть к игре слов и громким фразам порой перевешивала желание быть объективным [De Laude, 216. Обратите особенное внимание на militia и malitia, occisor и occisus, pudendo и impudenti, militaria и muliebra, а также occidere и occumbere.]. Тем не менее, главный вывод остается неизменным: злые намерения порождают зло, и с точки зрения св. Бернара светские рыцари наилучшим образом иллюстрируют такие три худших порока, как «безрассудные вспышки гнева, жажда пустой славы или страстное желание ухватить какие-либо мирские владения».
Воины Христовы не подвержены этим опасностям, поскольку они посланники Божьи и убивая становятся не человекоубийцами, а уничтожителями зла. Конечно, и в этой борьбе не было бы необходимости, если бы язычники не беспокоили и не угнетали истинно верующих, но поскольку они это делают, то «представляется лучше уничтожить их, нежели оставить жезл нечестивых над жребием праведных и дать праведным простереть руки свои к беззаконию». Это утверждение было призвано разрешить моральную дилемму, с которой сталкивался христианин, прибегающий к насилию. «Если христианину никогда не дозволительно возносить меч, почему же предтеча Спасителя велел солдатам довольствоваться своим жалованием, а не запретил им следовать их призванию?» [F. Russell, Just War, 58, 61, где данные слова повторяются Грацианом.] Здесь повторяется идея, бывшая центральной в знаменитой речи Папы Урбана II на Клермонском соборе [D.C. Munro ‘The Speech of Urban II at Clermont’, American Historical Review, xi (1906), 231-42.], – что война с язычниками носит оборонительный характер и призвана защитить христиан и Святую землю от наносимого им вреда. Настоящий христианский рыцарь, принимаемый в орден тамплиеров, сражался исключительно ради этого.
Для того, чтобы продемонстрировать «сколь различны воины, служащие Богу, и мирские рыцари», Бернар переходит к описанию «обычаев и жизненного устройства рыцарства Христова». В ордене царит жесткая дисциплина, когда личностные желания подчинены делу общей пользы, ибо, как здесь Бернар приводит слова евангелиста Луки, «непокорность есть такой же грех, что волшебство, и противление то же, что идолопоклонство» – цитата, которая отражает растущую потребность в единении христианского учения перед лицом угроз как со стороны, так и изнутри. Группа людей, в которой господствует добродетель взаимопомощи, – это своеобразный микрокосм идеального христианского сообщества. Поэтому внутри ордена тамплиеров, как утверждает Бернар, никто не заботится о собственном статусе, ибо, целиком в духе устава бенедиктинцев, ценится не знатность, а реальные поступки. Здесь Бернар обращается к апостольскому идеалу, характерному для идеологии первых цистерцианцев [C. Morris, “Equestris Ordo”, 94-5.]. Такое сообщество вполне естественно не склонно ни к увеселениям играми или охотой, ни к заботе о собственной красоте. Одежда тамплиеров неухожена и покрыта пылью, а лица испачканы грязью и выжжены солнцем, совсем как у отшельников во времена раннего христианства. Стремление к аскетической жизни, где нет места материальным благам, вдохновлявшее цистерцианцев, было в то же время и главной целью рыцарей-монахов, так что Бернар видит в их сообществе одновременно элементы реформированного в начале XII века монастырского уклада и претерпевшего тогда же изменения рыцарства. «Так представляются они кротче агнцев, но в то же время яростней львов. Не знаю, было ли бы уместнее называть их монахами или солдатами, но только, пожалуй, лучше было бы признать их и тем, и другим. Воистину, нет у них недостатка ни в монашеской мягкости, ни в воинской мощи».
