Хотя королевская пропаганда никогда не игнорировала вопрос о тамплиерах и крестовых походах [Как утверждал Жан Фавье, “La chrétienté ne se lévera pas contre le Temple, certes, mais elle ne fera rien pour le défendre” (op. cit., p. 44).], а Гийом Плезиан не забыл напомнить Клементу об измене орденом делу защиты Святой Земли и его секретных договорах с мусульманами, все это было лишь незначительным аспектом обвинительной кампании, которой, тем не менее, удалось оправдать арест. Нежелание обвинения обращать серьезное внимание на крестоносные дела заставляет предположить, что королевское окружение могло не верить в эффективность такого рода критики для достижения поставленной цели, тогда как упреки в ереси, содомии и богохульстве были бы способны с гораздо большим успехом оказать воздействие на мнение широких масс. В самом деле, среди всего многообразия хроник того времени практически нельзя найти сочувственных судьбе тамплиеров пассажей [Sophia Menache, The Vox Dei: Communication in the Middle Ages (New York, 1990), pp. 175-190.]. В то время как насчет мотивов ареста и в отношении «разделения труда» между rex et sacerdos (королем и священниками) мнения расходились, высказывания в защиту ордена были исключением и появились слишком поздно, уже после ликвидации ордена на Вьенском соборе [Sophia Menache, “Contemporary Attitudes Concerning the Templars’ Affair: Propaganda’s Fiasco?” Journal of Medieval History, 8 (June, 1982), 137-139.]. Таким образом, источники XIV века заставляют предположить, что орден тамплиеров мог считаться «падшим идеалом». Так у Герво дю Буса сказано:
Le templier que je [l’église] tant amoie
Et que tant honorés avoie,
M’ont fait despit et vilanie [«Тамплиеры, которых я [Церковь] так любила/ И оказывала столь большую честь/ Ответили мне недоброжелательностью и злом». См. Gervais du Bus, Le Roman de Fauvel, ed. A. Langfors (Paris, 1914-1919), p. 38.].
И все же явное несоответствие между ранним образом тамплиеров и обвинениями в ереси, приведшими к их аресту, сводит к минимуму роль «общественного мнения» как реальной силы во всем деле. Процесс явился результатом работы Филиппа Красивого и его адвокатов [«Разделение работы» между Филиппом Красивым и его адвокатами было подробно изучено, см. Sophia Menache, “Philippe le Bel – Genèse d’une image,” Revue Belge de Philologie et d’Histoire, 62 (1984), 699.], единственных инициаторов и исполнителей упразднения ордена. Следует отметить, что к началу четырнадцатого столетия, когда тамплиеры растеряли свой крестоносный образ и превратились в объект порицания, Филипп использовал против них не преобладавшую критику их поступков, а заново составленные обвинения в ереси. Такая непоследовательность ставит вопрос о реальном весе упреков в предательстве Святой Земли и крестоносцев, приписываемых тамплиерам. С другой стороны, схожесть с процессом над Бонифацием, всего пятью годами ранее, также не повышала шансы еретического обвинения.
Весьма сомнительно, чтобы тамплиеры выглядели «падшим идеалом» с точки зрения Rex Christianissimus («наихристианнейшего короля») [Однако, остается вероятность того, хотя и спорная, что Филипп Красивый мог быть убежден в справедливости обвинений, учитывая его очевидную склонность к самообману и его темную и странную личность. См. R. H. Bautier, “Diplomatique et histoire politique: ce que la critique diplomatique nous apprend sur la personnalité de Philippe le Bel, ‘ Revue Historique, No. 259 (1978), 3-27.]. Даже не затрагивая специально вопрос о крестоносных инициативах и рвении короля Франции [Sylvia Schein, “Philip IV and the Crusade: A Reconsideration” в Crusade and Settlement, ed. P. W. Edbury (Cardiff, Wales, 1984), pp. 121-126.], можно подумать, что отношение Филиппа к тамплиерам может быть понято в свете его внутригосударственной политики. Ранее считалось, что Филипп Красивый действовал исходя из своего стремления к единовластию. Говоря словами Робера Фотье, Филипп был «un dévot de la religion monarchique… un fanatique du dogme de l’autorité suprême des rois de France» [Robert Fawtier, “L’Europe occidentale de 1270 à 1380.” pt. 1. ed. G. Glotz, Histoire Générale (Paris, 1940), p. 301.]. Признавая вероятность того, что сам король вряд ли мог прочесть или понять теории своих юристов о единовластии, профессор Стрейер все же подчеркивает наличие у Филиппа Красивого уверенности в святости французской монархии, не допускавшей мысли о сосуществовании с независимыми или полунезависимыми элементами: «Конечно, всегда было место для локальных и подчиненных королю предводителей, однако, в конечном счете, каждый должен был признать верховенство короля. Филипп был готов напасть на любого, осмелившегося оспорить это верховенство – на Папу, епископов, феодальных магнатов или коммуны» [J. Strayer, “Italian Bankers and Philip the Fair,” in Economy, Society and Government in Medieval Italy: Essays in Memory of Robert L. Reynolds, eds. David Herlihy et al (Kent, Ohio, 1969), p. 118.].
Вопрос о том, действительно ли тамплиеры были способны угрожать королевской власти, и если да, то соответствовала ли такая политика их интересам, не столь важен. С точки зрения Филиппа Красивого орден являлся угрозой уже просто потому, что он являлся неотъемлемой частью того феодального порядка, который король со сторонниками пытались расшатать. Однако исследование взаимоотношений между тамплиерами и представителями династии Капетингов приводит к выводу о недвусмысленной кооперации. Леопольд Делисле доказал, что орден оказывал полезные услуги французским королям начиная с правления Филиппа Августа и до самого ареста [Leopold Delisle, Mémoire sur les opérations financières des Templiers (1889; reprint, Geneva, 1975), pp. 40-61, 93-94: “J’espère avoir mis hors de contestation l’importance du rôle financier des Templiers, surtout en France, pendant la durée du XIIIe siècle. On ne saurait méconnaître ni la part qu’ils prirent alors au développement de la fortune publique, ni le con cours qu’ils prêtent aux rois de France pour fonder et affermir l’ordre dans les finances de l’Etat.”]. И все же между 1292 и 1295 годами тамплиеры потеряли свои доминирующие позиции в королевской финансовой администрации, а казна была переправлена в Лувр. Тем не менее, Филипп продолжал прибегать к услугам ордена в отдельных финансовых вопросах: еще 6 ноября 1306 года он поручил тамплиерам выплату жалования солдатам, служившим во Фландрии [Barber, The Trial, pp. 40-41.]. Хорошие отношения между орденом и королем были, кроме того, подтверждены Гуго де Пейро, визитатором ордена во Франции, поддержавшим Филиппа Красивого против Папы Бонифация VIII в июне 1303 года [Documents relatifs aux Etats Généraux et Assemblées réunis sous Philippe le Bel, ed. Georges Picot (Paris, 1901), nos. 14, 15, pp. 50, 53]. Ответный шаг по отношению к ордену был сделан год спустя, когда Филипп признал все владения тамплиеров во Франции их собственностью (июнь 1304 года) [Hans Prutz, Entwicklung und Untergang des Tempelherrenordens (Berlin, 1888), pp. 302 303.]. Более того, казначей ордена был арестован в тот момент, когда он как раз проводил ревизию доходов нормандских владений [Delisle, op. cit., pp. 53-61.].
Таким образом, политика Филиппа до 1307 года не обнаруживала какой-либо враждебности по отношению к тамплиерам. Не было у короля также никакой причины критиковать их управление казначейством. В этих обстоятельствах представляется необходимым понять, какие же факторы стояли за сменой королевской милости на гнев. Следует заметить, что французский королевский двор находился в то время в процессе рационализации правительственных функций. Это привело в свою очередь к проявлению так называемой «национальной» политики, которая сводила участие в управлении иностранцев до минимума. К тому же с финансово-административной точки зрения арест тамплиеров совпал с гонениями на итальянцев и ломбардцев (подвергались вымогательствам в 1291-92, 1303-04, 1306, 1309-10 годах, и возможно еще дважды до окончания правления Филиппа [J. Strayer and Charles H. Taylor, Studies in Early French Taxation (Cambridge, Massa chusetts, 1939), p. 17. Harry A. Miskimin, The Economy of Early Renaissance Europe: 1300-1460 (London, 1975), p. 121.]), а также с изгнанием евреев (1306 год) [S. Schwarzfiichs, “The Expulsion of the Jews from France, 1306,” Jewish Quarterly Review, 75 (1967), 482-489.]. Другими словами, первое десятилетие XIV века характеризовалось стремлением убрать «чуждые» элементы с ключевых постов в королевской администрации. Арест тамплиеров, таким образом, соответствует цели Филиппа обрести контроль над финансами по всей стране. Эта тенденция приравнивает к единой категории «чужаков» евреев, ломбардцев и тамплиеров, которые все являлись основными элементами в системе королевских финансов. Хотя такое соотнесение евреев и христиан кажется противоречивым на идеологическом уровне, оно было хорошо знакомо современникам. В 1314 году Жоффруа де Пари заявлял от лица знати, недовольной новыми налогами:
Rois, encores as tu eu
(Au mains l’ont ta gent receu)
Des Templiers et l’argent el l’or,
Qui doit estre en ton tresor;
Des Juis et des usuriers,
Et des Lombards les granz deniers [“Король, Вы снова получили/ (По крайней мере, Ваши люди)/ От тамплиеров серебро и золото,/ Которые должны быть в Вашей сокровищнице;/ От евреев и ростовщиков/ И от ломбардцев немало deniers.” См. “Chronique rimée attribuée à Geffroi de Paris,” R.H G.E, XXII, 153; также “E chronico anonymi Cadomensis,” R.H.G.E, XXII, 25.].
Итальянцы, евреи и, в меньшей степени, тамплиеры были заманчивыми целями во время финансового кризиса [Jean Favier, “Les finances de Philippe le Bel,” Annuaire de l’Ecole pratique des hautes études, IVe section, 110 (1977-78), 647-648.]. Для короля было безопаснее атаковать иностранцев или членов интернационального ордена, чем облагать налогами французов. Возможно, это также выглядело предпочтительнее с моральной точки зрения. Филипп хотел быть «конституционально правильным» королем [Joseph Strayer, “Philip the Fair: A ‘Constitutional’ King,” American Historical Review, 62 (October, 1956), 18-32.], а введение новых налогов кроме как во время крайней необходимости все еще рассматривалось как неподобающее для правителя поведение [Elizabeth Brown, “Taxation and Morality in the Thirteenth and Fourteenth Centuries: Con science and Political Power and the Kings of France,” French Historical Studies, 8 (Spring, 1973), 1-28.]. Кроме того, евреи и ломбардцы не имели ни поддержки внутри Франции, ни могущественного зарубежного покровителя. Их можно было с легкостью обвинить в ростовщичестве или мошенничестве по отношению к короне. Однако этих обвинений было недостаточно для санкционирования атаки на военно-монашеский орден, пользовавшийся церковным иммунитетом и специальной защитой Папы Римского. Тамплиеры были не евреями, они были крестоносцами, которые вот уже почти два столетия жертвовали своими ресурсами и жизнями ради войны с иноверцами. Многие рыцари, особенно первые лица ордена, также являлись не иностранцами, а французами и жили во Франции. Именно эта необычная ситуация стояла за использованием обвинений в ереси против тамплиеров. Только с их помощью можно было справиться с привилегированным положением ордена и развязать руки королю для действия. В свою очередь обвинения в скупости, алчности и мошенничестве, обычно использовавшиеся против евреев и ломбардцев [Sophia Menache, “The King, the Church and the Jews. Some Considerations on the Expulsions from England and France,” Journal of Medieval History, 13 (September, 1987), 226ff.], вряд ли смогли бы оправдать легитимность нападок на тамплиеров.
Хотя король решил проблему на идеологическом уровне, ему еще предстояло столкнуться с трудностями практического плана: арест тамплиеров, произошедший лишь год спустя после всеобщего изгнания евреев и одновременно с освобождением королевской администрации от услуг ломбардцев, поднял вопрос о том, кто будет выполнять их роль. Погоня за единовластием, сколь бы важной она не была, не могла обеспечить короля всем необходимым. Здесь встает новый вопрос, имели ли в этой борьбе за единовластие король и его юристы достаточную поддержку, на которую можно было бы опереться? Оправдать притеснения евреев и ломбардцев не составляло для них большого труда. Эти группы были непопулярны, и, по крайней мере в случае с евреями, их поведение в связи с финансовыми операциями зачастую провоцировало обвинения в ритуальных убийствах и святотатственных действиях [F. Raphael, “Le juif et le diable dans la civilisation de l’Occident,” Social Compass, 19 (1972), 549-566; Maurice Kriegel, “Mobilisation politique et modernisation organique: Les expulsions de Juifs au Bas Moyen Age,” Archives des Sciences sociales des religions, 46 (1978), 12-15.]. Тем не менее, евреи, ломбардцы и тамплиеры играли ключевую роль на финансовом рынке. Размышления Жоффруа де Пари обнаруживают следы экономического кризиса и социальных беспорядков, последовавших за изгнанием евреев всего за год до ареста тамплиеров:
Le reaume en torne en l’empire:
Dont li crestien ont le pire…
Mes si li Juif demouré
Fussent ou reaume de France,
Crestien mainte grant aidance
Eussent en quoi il n ‘ont pas…
Car por po trouvoit on argent.
Or n’en treuve l’en nule gent
Qui veille l’un l’autre prester:
Si convient chascun endeter [«Королевство превратилось в империю,/ Где хуже всего приходится христианам…/ Но если бы евреям было позволено остаться/ Во французском королевстве,/ У христиан бы тогда появилась/ Немалая помощь, которой теперь они лишены…/ Потому что тяжело найти деньги./ Мы не можем найти никого,/ Кто бы хотел дать в долг:/ Очень выгодно оказаться в долгах”. См. Geofiroi de Paris, R.H.G.F., XXII, 118-119.].
Последствия кризиса не были, однако, одинаковыми для всех, различные социально-политические группы были затронуты ими в разной степени. В то время как некоторые из них оказались на пороге бедности из-за недостатка в кредитах и роста налогов, другие наоборот извлекли из неожиданного поворота событий прибыль, поскольку оказались освобождены от ненавистной конкуренции со стороны евреев в сфере коммерции и финансов. Важным является вопрос о том, был ли королевский двор готов справиться с неизбежными следствиями своей же политики, которая привела к крушению основных элементов финансовой структуры королевства. Исчезновение регулярных договоренностей между короной и профессиональными коммерсантами в конечном итоге привело к появлению новой практики, когда ведущим финансовым чиновникам вменялся в обязанность поиск новых ресурсов для короля. Действительно, одной из главных причин ареста тамплиеров было именно стремление породить новую динамику в финансовой сфере, оказывая покровительство новой разновидности королевских слуг – профессионалам, зависящим от короля и способным удовлетворить его денежные нужды. Ангерран де Мариньи, чье влияние сильно возросло после 1305 года, был особенно компетентен в вопросах коммерции [Jean Favier, Un conseiller de Philippe le Bel: Enguerran de Marigny (Paris, 1963), pp. 98 108.]. Были и другие способные коммерсанты, как, например, семейство Гейте из Клермона в Оверни [Les Journaux du Trésor de Philippe IV le Bel, ed. Jules Viard (Paris, 1940), nos. 3419, 5117.], или Раймон Изальге, ведущий тулузский ростовщик, управлявший конфискованным у евреев Лангедока имуществом и ссужавший деньги двору [Ibid., nos. 5914, 5947.]. Таким образом, ссуды королевских чиновников, происходивших порой из городских слоев, стали важным альтернативным денежным источником для короля. Это изменение было особенно релевантным для получателей baillages и sénéchaussées, которые часто совмещали правительственную службу с частной торговлей или ростовщичеством – они могли использовать свои деловые связи для добычи денег для короны. Данная альтернатива была весьма существенной, поскольку в руках у буржуазии находилась значительная часть городских богатств. Однако за денежными истоками действий короля последовали немалые изменения как на политическом, так и на социальном уровнях.
Желанием большей части ранней буржуазии было повысить свой социальный статус, а служба королю описанным выше или схожим образом представляла собой заманчивую возможность осуществить задуманное [Фрайд видел в этом развитии процесс образования noblesse de robe; см. E. B. Fryde and M. M. Fryde, “Public Credit, With Special Reference to North-Western Europe,” The Cambridge Economic History of Europe, eds. M. M. Postan et al. (London, 1963), pp. 478-483.]. Горожане могли снабдить двор Филиппа Красивого и деньгами, и людьми, которые требовались для проведения централизации. Управление доходами с Шампани, долгое время находившееся в руках итальянцев, было передано в 1305 году французским чиновникам, сохранявшим его до конца правления короля [D. Ozanam, “Les receveurs de Champagne,” в Recueil de travaux offert à M. Clovis Brunei (2 vols.; Paris, 1955), II, 344-345.]. Из 89 итальянцев, находившихся в распоряжении Филиппа в 1285 году, только шестнадцать сохранили свои посты при дворе после 1305 года – среди них Бише и Муше, умершие в 1307 году, и полностью офранцуженный Бетин Косинель [Joseph Strayer, “Italian Bankers,” p. 117.]. Тем самым с перспективы всей продуманной королевской политики арест тамплиеров открывается теперь в новом свете. Он более не выглядит как беспрецедентный и спонтанный акт короля, находящегося в затруднительном положении. Напротив, он занимает место в долгом процессе привлечения Филиппом Красивым к управлению королевскими финансами tiers état (третьего сословия), после того, как оно доказало свою преданность короне в Генеральных Штатах. Арест тамплиеров, таким образом, подобно изгнанию евреев и ломбардцев способствовал укреплению союза короля и буржуазии. Все растущая опора на городские слои может быть лучше понята в свете социально-экономических и политических процессов того времени, т.е. постепенной эволюции от феодальных порядков, когда «чужеземцы» традиционно занимались финансовыми вопросами, до обращения к услугам местных сил. Начиная с 1307 года горожане [Sophia Menache, “A Propaganda Campaign in the Reign of Philip the Fair,” French History, 4 (December, 1990), 427-454.] и, в частности, королевские чиновники могли проложить себе дорогу ко двору, т.е. социальному престижу и экономической выгоде, не встречая серьезной конкуренции [В 1292 году королевским агентам удалось получить с жителей Сентонжа и Пуату подать за шесть лет в размере 6 су со двора в обмен на изгнание евреев. Похожая политика проводилась в Анжу и Мэне (1288 год) Карлом II Сицилийским, которому в замен было обещано по три су от каждого двора собранием прелатов и знати. См. J. Strayer, Early French Taxation, p. 19. И все же, одобрение изгнания евреев в 1306 году было встречено среди духовенства с оговорками. См. Sophia Menache, “The King, the Church and the Jews,” pp. 223-236.].
Суммирую все вышесказанное: арест тамплиеров во французском королевстве являлся частью политического процесса, при котором король стал выдвигать горожан на ключевые позиции в административной и финансовой сферах. Хотя существовавшая в то время критика ордена облегчила проведение обвинительной кампании, она не являлась определяющей в выборе времени ареста. Более того, дело тамплиеров было основано на новых обвинениях, уже доказавших свою эффективность в борьбе с Папой Бонифацием VIII. В этом контексте высказывание короля Хайме II приобретает особую важность. Высказывая свои замечания по поводу передачи имущества тамплиеров ордену госпитальеров, король Арагона утверждает:
Tanta esset potestas, quod inde generari posset maximum periculum regi predicto, gentibus et terris suis, eo quia, si hospitalarii vel eorum magister nouent observare fidelitatem ipsi regi, quod ahsit, esset in eorum manu inducere in terram dicti regis quamcumque aliam potestatem vellent, nec posset eis inbiberi propter magnam opportunitatem, quam inde haherent, consideratis dictis castris et eorum fortitudinibus, que tenerent injrontariis et aliispartibus regnorum dicti regis [ «Столь большая власть могла быть чрезвычайно опасна для упомянутого короля, его людей и земель, ведь если госпитальеры или их магистр перестанут проявлять необходимую лояльность королю, у них хватит силы установить новую, чужую власть, какую они только пожелают, и король будет не в состоянии помешать им, учитывая все их крепости и замки на границе и в других областях владений упомянутого короля». См. Finke, op. cit., II, 212-216.].
Конечно, можно заявить, что когда Хайме II увидел, что упразднение ордена было неминуемым, он решил удостовериться в получении своей доли добычи. Кроме того, Франция не жила под угрозой мусульманского вторжения, подобно Арагону. И все же правление Филиппа Красивого было неспокойным периодом в истории королевства, для которого были характерны социально-экономическая напряженность и политическая нестабильность. И точно такой же угрозой, как госпитальеры объектом сетований Хайме II, могли являться и тамплиеры. Они могли быть христианами, крестоносцами и французами, но одновременно с этим они были могущественны и неподвластны королевскому контролю. Как кажется, это и явилось главной причиной, почему Филипп Красивый, после того, как он нашел подходящую с финансовой и административной точек зрения и более зависящую от королевской власти замену, обвинил тамплиеров в ереси, не успакоившись, пока Папа Клемент V не объявил о конечной ликвидации ордена на Вьенском соборе. В этом отношении сильная вера тамплиеров, начиная с XIII века, в королевское покровительство имела ужасные последствия, поскольку позволяла королям, в данном случае Филиппу Красивому, почти полностью контролировать орден. Можно, конечно, усомниться, действительно ли в глазах «наихристианнейшего» короля «столь большая власть могла быть чрезвычайно опасна». Однако кажется более вероятным, что именно столь сильная королевская власть могла, и на самом деле была «чрезвычайно опасна», но уже для самих тамплиеров.
Менаше C. Университет Хайфы
