До сих пор мы рассматривали роль женщин в начале крестовых походов и в самих крестовых походах. А как быть с теми женщинами, которые остались дома, пока их мужчины отсутствовали?
Неудивительно, что женщины и семьи с горечью провожали своих мужей и любимых в крестовый поход. Хотя “прощание женщин” было стандартной сценой в современных рассказах о крестовых походах, сцены обмена сувенирами и клятвами, плача и отказа расстаться с любимыми до последнего момента повторялись в каждом рассказе, потому что они были правдой [1]. Мы уже сталкивались с Бланкой Кастильской, которая потеряла в крестовом походе своего мужа, короля Франции Людовика VIII, и после того, как ее сыновья Людовик и Роберт отправились в крестовый поход в восточное Средиземноморье в 1248 г., она больше никогда их не видела. Современные авторы – Матвей Парижский в Англии и “Реймсский менестрель” во Франции – писали, что Бланка сделала все возможное, чтобы отговорить старшего сына от крестового похода [2]. Она была глубоко набожной женщиной, но понимала, какой вред крестовый поход может нанести семье и королевству.
Однако Бланка также поддерживала своего старшего сына во время его крестового похода. Людовик назначил свою мать регентшей, как она была регентшей после смерти его отца, и она управляла королевством Франция во время его отсутствия. Ее поддерживала неформальная группа высшего духовенства, но исполнительная власть как королевы Франции принадлежала ей по милости Божьей. В качестве регентши во время крестового похода сына ей пришлось иметь дело с религиозными фанатиками [Pastoureaux], обеспечивать верность знатных семей, поддерживать церковь, защищая королевские права, и собирать деньги для оплаты крестового похода Людовика. И все это женщине, которой было уже за шестьдесят и которая в противном случае могла бы подумать об уходе в монастырь [3].
Управление и защита семейных владений, а также сбор средств для крестоносцев – вот две наиболее заметные роли, которые выполняли женщины в поддержку крестоносцев. Как управляющие семейными поместьями они подвергались давлению со стороны родственников или других соперничающих претендентов, хотя как члены семей крестоносцев они также находились под папской защитой, в большей или меньшей степени обеспечиваемой как светскими, так и церковными властями. Иногда им приходилось собирать выкуп за пленных крестоносцев. Они также оказывали духовную поддержку крестовым походам: участвовали в литургиях в поддержку крестового похода, делали пожертвования в религиозные дома, почитали святых; святые женщины поддерживали крестовый поход молитвами и своими сочинениями.
ИЗДЕРЖКИ КРЕСТОВЫХ ПОХОДОВ ДЛЯ ТЕХ, КТО ОСТАЛСЯ В ТЫЛУ
Бабушка Бланки Кастильской Алиенора Аквитанская, королева Франции, а затем королева Англии, участвовала во Втором крестовом походе и поддерживала своего старшего сына Ричарда во время Третьего. Хотя официально она никогда не была регентшей Англии, Алиенора обеспечивала присутствие и преемственность законной королевской власти в Англии на протяжении очень трудных 1192-1193 годов, когда ее младший сын угрожал правительству короля Ричарда, а сам король находился в плену; она обеспечила выплату выкупа за короля и его благополучное возвращение в свое королевство [4].
Сохранились три письма Алиеноры к папе Целестину III, в которых она просила папу о помощи в освобождении Ричарда, а также указывала на то, что Ричард как крестоносец находился под папской защитой и теперь папа должен оказать ему поддержку. Эти письма могут быть подлинными, а могут и не быть, но вопрос, который в них поднимался, был крайне важным. Теоретически крестоносцы, их жены, дети и имущество находились под защитой церкви во время их отсутствия. Если тело и имущество английского короля не могли быть защищены церковью, когда он находился в крестовом походе, то кто же мог [5]? Крестоносцам, стоящим гораздо ниже по социальной шкале, также приходилось беспокоиться о том, что их земли будут захвачены, а жены и семьи подвергнутся нападению, будут выселены соседями или даже убиты во время их отсутствия или в случае их смерти во время крестового похода, когда папская защита теряла силу [6].
Записи английских судебных дел свидетельствуют о некоторых трагедиях и преступлениях, произошедших во время отсутствия крестоносцев. Во время Пятого крестового похода Симон из Даффилда был признан виновным в Йорке и повешен за удушение Хависы, племянницы Джордана Толла и жены Петра из Даффилда, который «отправилась в землю Иерусалимскую»; это было заранее спланированное нападение с сообщниками и кражей, но отсутствие Петра дало преступникам возможность [7]. В том же судебном процессе 1218-1219 гг. Алиса из Голдсборо обвинила Томаса Ле Диспенсера в том, что он насильно совратил ее, но Томас не явился в суд. Коронеры дали показания, что она не подала иск об изнасиловании из-за гражданской войны в Англии, а Томас отправился в Иерусалимскую землю. Было принято решение, что она должна дождаться его возвращения и затем получить соответствующую компенсацию [8]. В 1229 г. присяжные Эссекса вспомнили, что некий Ральф Ходенг, вернувшись из Святой земли, пришел в ярость [iratus], узнав, что его дочь Альдита вышла замуж за одного из его холопов, некоего Альварда или Эйвальда, без его разрешения; однако неясно, была ли Альдита принуждена к браку или воспользовалась отсутствием отца, чтобы выйти замуж за человека по своему выбору [9]. В 1222 г. при рассмотрении спора о земле в Уорвикшире присяжные изложили дело Уильяма Трусселя, который в 1190 г. отправился в «землю Иерусалимскую», поручив свою жену заботам ее отца. Через шесть или более недель после его отъезда жена была убита в доме отца, а ее тело брошено в яму с мергелем [известковая глина]. Незаконнорожденный сводный брат Уильяма признал, что он и бывший оруженосец Уильяма виновны в убийстве, и abjured the realm [отречение от страны под клятвой никогда в неё не возвращаться; оставление пределов государства без намерения вернуться. – прим. пер. ] [10].
Жена Уильяма должна была находиться в безопасности со своим отцом, но ее трагическая гибель напоминает нам о том, что даже если уходящие крестоносцы принимали меры по защите своих близких, они могли быть недостаточны после их ухода. Проблема усугублялась, когда крестоносец умирал вдалеке. Когда в 1227 г. ландграф Людвиг IV Тюрингский погиб во время крестового похода, его брат Генрих захватил власть в Тюрингии и не позволил вдове Людвига, Елизавете Венгерской, получить свое наследство. Вопрос был решен только после того, как останки Людвига были возвращены для погребения. 11 Хамо Ле Стрендж, богатый лорд из англо-уэльской марки, отправившийся в 1270 г. в крестовый поход вместе с лордом Эдуардом, передал свое поместье Стреттон сестре Хавизе с условием, что она откажется от него по его возвращении, а другие поместья передал своим братьям. Однако ему не удалось получить необходимую королевскую лицензию на отчуждение своих владений, которыми он владел непосредственно от короля. Он умер на Востоке, после чего его сестра и братья вступили в судебную тяжбу, чтобы доказать, что они владели его поместьем; дело было решено только в 1275 г. [12]. Когда Джон де Верден присоединился к крестовому походу лорда Эдуарда, он договорился, что доля его первой покойной жены Марджери де Лейси в Ладлоу после его смерти перейдет к его младшему сыну Теобальду, но когда он умер во время крестового похода, его вторая покойная жена Элеонора воспротивилась этому решению [13].
В ноябре 1367 г. Джон де Моултон находился в Лондоне, готовясь отправиться в крестовый поход в Пруссию вместе с Энтони II де Люси. Он написал письмо своей жене Марии, своей «очень дорогой и любимой жене», в котором рассказал о деталях своего отъезда и о деньгах, которые он занял на путешествие, а затем изложил меры, которые он принял для защиты своих владений во время своего отсутствия, как он ранее обещал ей. Он нанял шесть feoffees или доверенных лиц в свои владения до своего возвращения, надеясь, что в случае его смерти feoffees обеспечат беспрепятственную передачу владений Марии на всю ее жизнь, а их единственный ребенок Мод станет наследником. Он послал Марии запечатанную копию своего завещания; одним душеприказчиком будет Мария, а вторым – друг Джона Джон де Кобельдайк. Когда летом следующего года Джон де Моултон и Энтони де Люси умерли в Пруссии, эти планы были реализованы, но возникли проблемы, когда один из feoffees, Ричард де Уэлби, ездивший в Пруссию с Джоном и вернувшийся живым, заявил, что Джон пожаловал ему аннуитет [(фр. annuité от лат. annuus — годовой, ежегодный) или финансовая рента — график погашения финансового инструмента. Выплаты по аннуитету осуществляются равными суммами через равные промежутки времени. Сумма аннуитетного платежа включает в себя и основной долг, и вознаграждение. – прим. пер.]. Мария оспоривала это, и окончательное решение по наследству было принято только в 1384 году [14].
Конечно, остается вопрос, действительно ли Джон де Моултон подарил аннуитет Ричарду де Уэлби; поскольку Джон умер, проверить претензии Ричарда было невозможно. Но даже если бы он был подлинным, его дар показывает, как награды, которые крестоносцы давали тем, кто помогал им в кампании, могли навредить их семье дома Другой пример: Роберт из Саблонньера, рыцарь из Шампани, погибший во время Третьего крестового похода, завещал тамплиерам, не посоветовавшись со своей сестрой Лукой или женой Маргаритой, в результате чего Лука лишилась наследства, а Маргарита – своего dower [приданое – это состояние, традиционно предоставляемое мужем или его семьей жене в качестве поддержки в случае, если она овдовеет. – прим.пер.] . Обе женщины подали в суд, чтобы восстановить свои права. Действуя от имени своего сына графа Генриха II, Мария Французская, графиня Шампанская, подтвердила право Маргариты на ее приданое [который тамплиеры впоследствии выкупили у нее] и заставила тамплиеров выплатить Луке ее долю имущества брата [15]. Сложность сбора средств для оплаты крестового похода могла впоследствии доставить немало проблем и семьям крестоносцев. Например, в 1249 г. Кристиана, вдова погибшего в Святой Земле Уолтера ле Тейлура, потребовала от Мэтью де Каддели землю в Новом Саруме [ныне Солсбери] в качестве своего приданого, но тот ответил, что Уолтер продал ее ему перед походом на Восток и Кристиана дала согласие на продажу. Таким образом, попытка Уолтера собрать деньги для своей экспедиции путем продажи земли, принадлежавшей его жене, привела к серьезным последствиям для нее после его смерти [16]. Аналогичным образом Петронилла де Лейси, вдова Ральфа де Теони из Пэйнскасла, погибшего в крестовом походе в 1239 г., лишь частично смогла отстоять свои права на владение землей, которую Ральф сдал в аренду третьему лицу на шесть лет [17].
Крестоносцы, не позаботившиеся о выплате долгов за время своего отсутствия, также могли доставить своим близким немало хлопот. Поскольку имущество крестоносца находилось под папской защитой, кредиторы не могли его отнять, а в 1146 г. папа Евгений III провозгласил, что крестоносцы также освобождаются от судебных исков против них [18]. Но когда крестоносец умирал, его долги подлежали оплате, и кредиторы не ждали, пока пройдет период траура покойного родственника, чтобы потребовать свою долю. Граф Сэйр де Квенси умер в 1220 г. во время Пятого крестового похода: перед отправлением в поход он не выделил своей жене Марджери приданое, поэтому королевские судебные исполнители забрали движимое имущество и зерно как с ее земель, так и с его, чтобы покрыть его долги [19]. Перед тем как отправиться в Пятый крестовый поход, Джон де Марес продал свое движимое имущество и имущество своей жены, не оставив жене ничего, чем можно было бы оплатить его долги; в 1268 г. Маргарет, вдова крестоносца Томаса Дрейтонского, обнаружила, что у нее недостаточно имущества, чтобы оплатить его долги [20].
Женщины также могли быть вынуждены выполнять завещания покойных мужей, оставленных в ходе крестовых походов. В 1222 г. граф Генрих Родезский, добавляя кодицил [дополнительное распоряжение к завещанию, добавление, дополнение. – прим. пер.] к своему завещанию, составленному в госпитале Святого Иоанна в Акре после Пятого крестового похода, поручил своей «госпоже графине» и сыну «полностью возместить» госпитальерам все расходы, которые орден понес от его имени; в 1364 г. Элизабет Дейнис, вдова Генриха Дейниса, выплатила 12 флоринов, оставленных им в Святой Земле [21].
В отличие от этих двух мужей граф Шампани Генрих I le Libéral вернулся домой из крестового похода в 1181 г. после травматичного путешествия – он был захвачен турками в Анатолии и выкуплен византийским императором Мануилом Комнином, но через восемь дней умер. Его вдова Мария Французская сделала пожертвование церкови Святого Маманта в Лангре, которую Генрих во время своего заключения поклялся возвести, если его освободят. Кроме того, на следующий день после его смерти она сделала пожертвование из своих земель из приданого тамплиерам Пейна в Шампани, специально для упокоения души своего мужа. Вероятно, тамплиеры помогали графу Генриху, пока он находился за границей, возможно, вели переговоры о его выкупе, и Мари рассчитывалась с ними за долг [22].
Иногда женщинам приходилось самим становиться пленницами, чтобы добиться освобождения пленного родственника. В начале 1160-х гг. франкский барон Вальтер Бейрутский и два его брата были захвачены мусульманами; его мать Мария, управлявшая владением в их отсутствие, договорилась об их освобождении и отдала себя в качестве заложницы для получения остатка выкупа. Вальтер попытался занять денег, но поскольку никто не дал взаймы, ему пришлось продать Бейрут иерусалимскому королю Амори, чтобы добиться освобождения матери. [23]. В 1124 г. четырехлетняя Иовета Иерусалимская стала пленницей вместо своего отца, короля Иерусалима Балдуина II, который в предыдущем году был захвачен в бою турецким беком Балаком Гази. В следующем году она была освобождена, но поскольку она так и не вышла замуж, франкские писатели предполагали, что она была изнасилована, хотя никто из современников не говорил об этом. Как бы то ни было, она стала монахиней, а ее старшая сестра Мелисенда, к тому времени королева Иерусалима, основала аббатство в Вифании, чтобы она могла стать его настоятельницей [24].
УПРАВЛЕНИЕ ИМУЩЕСТВОМ
По сути, каждая жена, остававшаяся дома и управлявшая семейным хозяйством или бизнесом, пока ее муж находился в крестовом походе, поддерживала крестовый поход [25]. Женщины, которые не сопровождали своих мужей или мужчин в крестовом походе, часто, хотя и не всегда, оставались в качестве регентов, управляющих семейными имениями во время отсутствия крестоносца. Их обязанности зависели от социального положения. В начале XV века писательница Кристина де Пизан изложила обязанности, которые должна была выполнять женщина, которой отсутствующий муж доверил управление. Королева должна председательствовать в королевском совете, выслушивать предложения и принимать государственные решения, обращаться с прошениями, а баронесса – дворянка, не достигшая ранга графини, – председательствовать в своем совете и контролировать работу судебных приставов, провизоров, администраторов и управляющих своих владений, сотрудничать с советниками мужа и принимать советы от мудрых и опытных людей. Она также должна следить за тем, чтобы ее крепости были хорошо укомплектованы гарнизонами, уметь вести наступление и защищаться от нападений. Все дамы и молодые женщины, управляющие поместьем, должны тщательно распоряжаться его финансовыми средствами, знать законы, касающиеся землевладения, арендной платы и налогов, следить за управлением поместьем, лично выезжая на место, чтобы убедиться, что все делается так, как нужно. Они также должны следить за тем, чтобы ведение хозяйства было эффективным и рациональным. Кристина упомянула графиню д’Э, «мать прекрасного молодого графа, погибшего по дороге в Венгрию» [в 1396 г. в битве при Никополе, во время крестового похода против турок-османов], как прекрасный пример «мудрого управляющего поместьем» [26].
Нет ничего нового в том, что женщины выступали в роли регентов своих мужей или других родственников-мужчин, когда те отсутствовали в своих поместьях, но крестовый поход привел к увеличению числа случаев, когда потребовалось регентство. Мы уже видели, как Бланка Кастильская была официальным регентом своего сына Людовика IX Французского; ее бабушка Алиенора Аквитанская была представителем своего сына Ричарда I Английского, пока тот отсутствовал во время Третьего крестового похода.
Ричард отправился в крестовый поход летом 1190 года. Он не назначил регентом ни свою мать, ни младшего брата Джона, а поставил во главе правительства двух ведущих клириков – епископов Эли и Дарема, но они вскоре поссорились [27]. Тем временем Алиенора сопровождала Беренгария Наваррского, чтобы присоединиться к Ричарду, уже достигшего Мессины на Сицилии [28]. Возможно, она сообщила Ричарду последние сведения о событиях в Англии, а затем от имени Ричарда отправилась на встречу с папой. Она вернулась в Англию из Нормандии в феврале 1192 г. как раз вовремя, чтобы не дать своему младшему сыну Джону отплыть во Францию к Филиппу II Французскому, только что вернувшемуся с Востока. После этого она стала активно участвовать в управлении Англией, чтобы восстановить мир и предотвратить войну между различными партиями [29]. Эта задача стала практически непосильной, когда в начале 1193 г. до Англии дошла весть о том, что Ричард был захвачен по пути из крестового похода и находится в тюрьме герцога Леопольда V Австрийского, но Алиеонора и Большой совет Англии приняли меры для защиты королевства, отразили попытку вторжения сына Алиеоноры Иоанна и занялись сбором огромного выкупа, который требовал император за освобождение Ричарда. Алиеонора также вмешалась в разрешение спора о выборах нового архиепископа Кентерберийского [30]. Когда в 1194 г. Ричард был наконец освобожден, Алиеонора сопровождала его в Англию, а затем в 1194 г. – во Францию. В конце того же года она удалилась в монастырь в Фонтевро; ей было около семидесяти двух лет [31].
Пока Алиеонора защищала интересы своего сына в Англии, во Франции Адела Шампанская, вдовствующая королева Франции, выполняла функции регента своего сына короля Филиппа II вместе со своим братом, дядей Филиппа архиепископом Вильгельмом Реймсским. [32]. Двумя поколениями позже, в январе 1271 г. Эдмунд, сын английского короля Генриха III, назначил свою мать Элеонору Прованскую своим законным представителем на время его отсутствия в крестовом походе со своим старшим братом Эдуардом, будущим королем Англии Эдуардом I: она должна была осуществлять верховную власть над всеми его чиновниками и исполнять все обязанности, которые он должен был исполнять [33]. Матери крестоносцев имели преимущество перед женами в качестве регентов в том, что они, вероятно, уже имели опыт управления собственными поместьями и были известны и уважаемы чиновниками и подчиненными. В тех случаях, когда жены выступали в роли регентов, они должны были быть связаны с мужьями в управлении до отъезда мужа: так, Клеменция Бургундская, выступавшая в роли регента своего мужа графа Роберта II Фландрского во время его отсутствия в Первом крестовом походе, уже была свидетелем составления хартий своего мужа, что свидетельствует о ее вовлеченности в процесс управления. Она также участвовала в подготовке к отъезду Роберта, наблюдала за его пожертвованиями религиозным домам и разрешением нерешенных споров. Это не только дало ей опыт управления графством – если она еще не имела достаточного опыта в управлении, – но и приучило подданных Роберта к тому, что она играет ведущую роль в управлении, и укрепило их уверенность в ее способности действовать на авторитетном уровне, что было необходимо для обеспечения стабильности графства во время его отсутствия [34]. Аналогичным образом, Адела Нормандская, дочь английского короля Вильгельма I и Матильды Фландрской, в течение многих лет была связана с правлением своего мужа Стефана Блуа, прежде чем он отправился в Первый крестовый поход, приобрела опыт знакомства с обычаями графства и утвердилась в глазах жителей графства как законный носитель власти над ними [35].
Отправляясь в 1138 г. в паломничество в Святую землю, граф Тьерри Фландрский назначил регентшей свою жену Сибиллу Анжуйскую: она уже участвовала вместе с ним в его земельных пожалованиях, была связана с его правительством, а в документах самого Тьерри она была названа его соратницей и упоминалась как престижная родословная. Отец Сибиллы, граф Фульк V Анжуйский, после смерти ее матери Ирменгарды Мэнской женился вторично; в браке с Мелисендой Иерусалимской он стал королем Иерусалима, так что Сибилла стала падчерицей правителей Иерусалима. Сибилла вновь стала регентшей своего мужа, когда он участвовал во Втором крестовом походе. К этому времени их сын Болдуин был признанным наследником своего отца, и его имя регулярно фигурировало в документах отца как действующего вместе с ним. Сибилла продолжила эту практику в качестве регента, упоминая юного Болдуина в своих хартиях как дающего полномочия на ее действия [36].
Мария Французская [ум. 1198 г.], дочь короля Франции Людовика VII и Алиеоноры Аквитанской, жена графа Шампани Генриха I le Libéral, исполняла обязанности регентши во время экспедиции своего мужа на Восток в 1179-1181 гг. До назначения регентшей она управляла своими собственными землями, хотя и не играла заметной роли в их управлении. Но в месяцы, предшествовавшие его отъезду, она играла гораздо более значительную роль, будучи связанной с его действиями по подготовке к исполнению обязанностей регента. Будучи дочерью французского короля, Мария имела мощную семейную сеть, к которой можно было прибегнуть в случае необходимости для решения проблем, возникших во время отсутствия мужа, но на деле она показала себя сильным правителем, не нуждавшимся в помощи [37].
В качестве регентш все эти женщины действовали в полном объеме, имея полную супружескую власть и пользуясь постоянной поддержкой своего мужа. Будучи регентшей Фландрии, Клеменция использовала собственную печать и чеканила собственные монеты, как это обычно делали графы Фландрии. Она могла просто продолжать выпускать монеты от имени своего мужа; тот факт, что она выпустила свои собственные монеты, свидетельствует о том, что ее положение правительницы графства было признано ее подданными, а также предполагает, что она закладывала основу для долгосрочной политической стратегии на случай, если Роберт не вернется с Востока [38]. Письма Стефана Блуа к жене из крестового похода не оставляли сомнений в ее ранге и положении: он обращался к ней как к графине и наставлял ее хорошо управлять своими землями и достойно вести себя с детьми и людьми. Помимо поддержки отсутствующего мужа, Аделу как регентшу поддерживали ведущие церковные деятели, в частности, ее давний союзник епископ Иво Шартрский [39].
Регентство должно заканчиваться успешным возвращением крестоносца. Муж Клеменции Фландрской Роберт благополучно и со славой вернулся из Первого крестового похода в качестве одного из завоевателей Иерусалима и подтвердил действия Клеменции во время его отсутствия [40]. Стефан Блуаский вернулся без славы, покинув Антиохи. Во время осады по болезни в тот момент, когда казалось, что крестоносцам грозит гибель, но после его отъезда их положение улучшилось, и они захватили Антиохию и Иерусалим. Более трех десятилетий спустя англо-норманнский историк-монах Ордерик Виталий представил себе, как Адела указывала Стефану на то, что ниже его достоинства позволять людям насмехаться над ним за отказ от крестового похода, и напоминала ему, что его долг как благородного христианского воина – снова взять в руки оружие в качестве крестоносца, спасти тысячи людей и свергнуть неверных. Независимо от того, говорила ли Адела подобные слова, тот факт, что Ордерик поставил ей в заслугу то, что она вдохновила мужа на новый крестовый поход, должен был отражать ее неизменную репутацию благочестивой женщины, сознающей свой общественный и религиозный долг. В 1101 г. Стефан вновь отправился на Восток со 100 рыцарями, снаряженными Аделой, и вновь назначил Аделу своим регентом. Стефан погиб в битве при Рамле в 1102 г., и Адела продолжала исполнять обязанности регента, но теперь уже от имени своего несовершеннолетнего сына Стефана [41].
Графиня Мария Шампанская также второй раз исполняла обязанности регентши с 1190 г., когда ее сын граф Генрих II отправился в Третий крестовый поход. Это было совместное регентство: Генрих посылал своей матери поручения из-за границы, которые она должна была выполнить; Мария также ассоциировала своего младшего сына Тибо, наследника Генриха, со своим правительством, включая его имя после своего в утвержденные ею документы. Это регентство закончилось трагически с известием о смерти Генриха в 1197 году. Смерть сына, дополненная известием о смерти на Востоке ее сводной сестры Маргариты, вдовствующей королевы Венгрии, была, по-видимому, слишком тяжела для Марии. Она умерла в марте 1198 г., и ее преемником стал второй сын Тибо III [42].
Тибо III принял крест, чтобы присоединиться к Четвертому крестовому походу, но в мае 1201 г. умер, так и не отправившись в путь. Его вдова Бланка Наваррская [ум. 1229 г.], младшая сестра жены Ричарда I Английского Беренгарии, должна была стать регентшей на время его отсутствия в крестовом походе; теперь же она стала регентшей их сына Тибо IV до его совершеннолетия в 1222 г. Во время своего регентства она успешно отбила претензии на графство у крестоносца, своего вассала Эрарда из Рамерупта, который принял крест и отправился в Иерусалимское королевство, чтобы жениться на дочери графа Генриха II Филиппе и оспорить право Бланки и ее сына Тибо на управление Шампанью [43]. После смерти Тибо III его жена лишилась защиты, которую Церковь предоставляла крестоносцам, и, следовательно, ей и ее сыну могли угрожать встречные претензии на их графство. Но, как мы уже видели, защита крестоносцев и их семей со стороны церкви не всегда была эффективной. Во время второго регентства графини Сибиллы Фландрской при ее муже Тьерри возникла проблема, связанная с тем, что Балдуин, граф Эно, напал на земли Сибиллы в тот момент, когда она должна была родить ребенка и не могла принять ответные меры. После родов она привела войско в земли графа, «как львица, скрежетавшая зубами в гневе», как писал современный комментатор Ламберт де Ватерлос, и «обуздала графа со своими людьми и нанесла ему множество ударов», разграбив и спалив его деревни и города и распространив «свою славу и известность далеко и широко».
Ламберт изобразил действия Сибиллы как широко восхваляемые и полностью оправданные: Граф Болдуин нарушил мирный договор с графом Тьерри и напал на жену и имущество крестоносца во время его отсутствия. В следующем году папа Евгений III вызвал графа Болдуина и графиню Сибиллу, «добродетельную женщину», как охарактеризовал ее Ламберт, на церковный собор в Реймс, где заключил между ними мир [44]. Хотя папская защита и церковная поддержка жен, детей и имущества крестоносцев обеспечивали определенную защиту женщинам, управлявшим имениями крестоносцев во время их отсутствия, они не могли защитить от рисков крестового похода: опасности того, что муж, брат или сын попадет в плен и его придется выкупать, или что он умрет и оставит семью в трауре, а также, возможно, в затруднительном финансовом положении. А может быть, крестоносец вернется, когда семья уже потеряет всякую надежду, и принесет с собой проблемы иного рода.
ПОСЛЕ КРЕСТОВОГО ПОХОДА
Один из наиболее известных образов жены, матери или дочери крестоносцев – это скорбящая по умершему женщина. По меркам начала XXI века, средневековые литературные изображения проявления горя как мужчинами, так и женщинами являются чрезмерно раздутыми. Писатели изображали горе, следуя литературной традиции planctus [плач или скорбь], опираясь на классические образы скорби по поводу смерти героев. Описания скорби по поводу смерти ведущих крестоносцев доносили до аудитории трагизм гибели героя на службе Богу или [наоборот] значимость гибели злодея [45].
Однако эти описания отражали и реальность горя, и разрушительное воздействие смерти. Жены или матери, пережившие большие трудности во время отсутствия мужа или сына, воодушевленные надеждой на его возвращение в качестве героя крестового похода, могли быть совершенно опустошены известием о его смерти. Робер из Осера записал, что Мария Французская, графиня Шампанская, которая «правила энергично и мужественно», сильно опечалилась [nimis indoluit], узнав о гибели в Святой земле своего сына графа Генриха II и своей сводной сестры Маргариты, вдовствующей королевы Венгрии, и вскоре после этого умерла [nec multo post obit] [46]. Комментатор и историк Филипп Мускес писал, что Бланка Кастильская была так убита горем после смерти своего мужа Людовика VIII [8 ноября 1226 г.], «что покончила бы с собой от горя, если бы ее не удерживали против ее воли» [47]. Демонстрируя своим читателям, какой преданной женой была Бланка, Филипп узаконил ее последующую роль регентши для своего старшего сына Людовика.
В «Житии» Елизаветы Венгерской конца XIII в. Дитриха фон Апольды записано, что когда ее муж, ландграф Людвиг IV Тюрингский, отправился в крестовый поход, он показал ей кольцо с изображением агнца Божьего, которое, по его словам, было свидетельством его жизни и смерти. Когда Людвиг не вернулся, Елизавета беспокоилась, погиб ли ее любимый муж или попал в плен, пока паломники, возвращавшиеся из крестового похода, не отдали ей кольцо, доказывающее его смерть. Она воскликнула: «Мертв! Для меня мертв мир и все, что в нем есть прекрасного!» [48]. Хотя Дитрих писал через два поколения после этого события, его описание объясняет, что Елизавета делала дальше. Хотя она уже вела благочестивую жизнь и основала больницу для бедных в Айзенахе, теперь под руководством своего духовника Конрада Марбургского она погрузилась в суровую жизнь самоотречения, продолжая заботиться о бедных и больных и основав для них больницу в Марбурге. Она умерла в 1231 г. в возрасте 24 лет [49]. Как и в случае с описанием Филиппом Мускесом горя Бланки Кастильской, подчеркивая преданную любовь Елизаветы к потерянному мужу, Дитрих узаконил ее последующие действия.
Более века спустя биограф маршала Бусико сообщал, что когда весть о поражении крестоносцев под Никополем [25 сентября 1396 г.] достигла Франции, «никто не мог описать великого горя» тех, кто узнал, что их родственники живы в плену, и тех, кто узнал, что они мертвы. Отцы скорбели, матери были вне себя от горя. Ничто, однако, не могло сравниться с жалкой скорбью жен. Графиня Неверская, женщина добродетельная и благоразумная, горячо любившая своего господина, думала, что сердце ее разорвется; она не могла надеяться на его возвращение. Графиня д’Э «думала, что умрет от горя», а «добрая, прекрасная баронесса Куси рыдала и оплакивала смерть своего доброго господина до такой степени, что боялась, что сердце и жизнь покинут ее; и с тех пор, кто бы ее ни просил, она отказывалась снова выйти замуж. Горе не покидало ее никогда [50]. Описанное писателем горе донесло до его аудитории значение этого поражения как для отдельных людей, так и для Франции в целом.
Проходили месяцы и даже годы, прежде чем судьба отправившихся в путь становилась доподлинно известной. Когда в 1204 г. дочь Марии Французской, Мария Шампанская, отправилась из Фландрии, чтобы присоединиться к своему мужу графу Болдуину IX в Четвертом крестовом походе [муж отправился в предыдущем году и оставил ее временным регентом, поскольку она была беременна второй дочерью], она направилась в Акру, рассчитывая найти там своего мужа. По прибытии она узнала, что Балдуин с основной частью крестового похода не достиг Святой земли, а захватил Константинополь, Балдуин был избран императором, а она стала императрицей. Она умерла от болезни, так и не успев присоединиться к нему [51].
По свидетельству священника Жильбера из Монса, написавшего в 1197 г. свою историю владык Эно, в начале XII в. Ида Лувенская, графиня Эно, отправилась в Святую землю в поисках известий о своем муже графе Балдуине II, который участвовал в Первом крестовом походе, но исчез в 1098 г., попав в засаду турок во время дипломатической миссии в Византии. Ей не удалось выяснить, погиб он или находится в плену, и после долгих трудов и больших расходов она вернулась на родину, еще более не зная о его судьбе [52].
Канонические юристы рекомендовали, что если человек, состоящий в браке, считает, что его партнер умер, то ему следует подождать год, прежде чем вступать в новый брак [53]. Жена или муж, вступившие в новый брак, поскольку считали, что их супруг умер на Востоке, но впоследствии обнаружившие, что их первоначальный супруг вернулся на Запад, должны были оставить второго супруга, вернуться к первому и понести наказание за прелюбодеяние [54]. На знатных вдов-наследниц оказывалось давление, чтобы они поскорее вышли замуж: например, Роберт V де Брюс и Роберт VI де Брюс благополучно вернулись из крестового похода лорда Эдуарда в 1271-1272 гг. и женились на вдовах мужчин, погибших во время крестового похода или вскоре после него. 3 мая 1273 г. Роберт V женился на своей второй жене Кристине из Айреби, вдове Адама из Геземута или Десмонда [ее второго мужа], который был в крестовом походе и умер во время него или вскоре после него; она была наследницей поместий в Камберленде и земель из приданого в Нортумберленде. Это была очень желательная пара для Роберта с точки зрения земель, но не статуса. Его сын Роберт VI женился на Марджори, вдове Адама из Килконкухара, убитого при Акре. Поскольку Марджори была графиней Каррик, Роберт стал графом Каррик. История Шотландии, приписываемая Иоанну Фордунскому, содержит рассказ о том, как Марта [sic], дочь [sic] графа Адама Каррика, встретила молодого и красивого Роберта на охоте со своими оруженосцами и служанками, привела его в свой замок Тернберри и тайно вышла за него замуж без разрешения короля Александра III. Узнав о случившемся, король конфисковал замок и земли, но после вмешательства друзей и выплаты оговоренной суммы денег вернул земли и утвердил Роберта во владениях. Учитывая, что Марджори на самом деле была не юной девой, о которой идет речь в этой истории, а вдовой, и граф Адам был не ее отцом, а первым мужем, эта история, скорее всего, является романтической выдумкой, призванной укрепить репутацию их сына Роберта Брюса, который был возведен на престол в качестве короля Шотландии в 1306 году [55].
Сомнения в том, погиб ли крестоносец, имели множество последствий, включая земельные споры и судебные проволочки. Например, в Эссексе в 1229 г. Уильям Лувел и его жена Сесилия проиграли дело о земле, которая, по их утверждению, принадлежала Сесилии, когда ответчики доказали, что они не состояли в законном браке: Первый муж Сесилии был еще жив в Святой Земле [56]. В 1219 г. в Линкольне Мюриэль, вдова Адама из Кроксби, подала иск к Уильяму де Тилброку за землю, которая принадлежала ей, но была продана ее мужем. Уильям ответил, что не обязан отвечать на иск, так как думает, что Адам находится в целости и сохранности «в Иерусалиме», но Мюриэль заявила, что Адам умер, и привела в качестве свидетелей двух человек, которые присутствовали при его смерти и были свидетелями его похорон [57] Таким образом, дело могло быть продолжено, но только потому, что Мюриэль могла подтвердить факт смерти своего мужа.
Если смерть человека оставалась непроверенной, самозванцы могли воспользоваться этой неопределенностью и претендовать на наследство. Ламберт из Ардреса и Вальтер из Ле Клуда зафиксировали попытку претендовать на владение Ардром на севере Франции спустя почти тридцать лет после сообщения о смерти Балдуина, владыки Ардра, во время Второго крестового похода. Вальтер из Ле Клуда, незаконнорожденный сын Балдуина де Ардра, объяснил, что его отец умер от болезни по дороге в Святую землю, и его тело было похоронено в море по его собственной просьбе; однако в 1176 г. некие люди заявили, что видели его в Дуэ. Этот человек, выдававший себя за Балдуина де Ардра, был одет в набедренную повязку и волосяную рубашку, имел длинную белую бороду и белые волосы, вел религиозный образ жизни и занимался добрыми делами. Когда нынешнему владыке Ардра графу Болдуину де Гину, женившемуся на племяннице и наследнице Болдуина де Ардра Кристине, сообщили, что дядя его жены вернулся из мертвых, он отказался поверить в эту историю. Вальтер из Ле Клуда также сомневался в том, что его отец жив, но все же отправился на встречу с претендентом, взяв с собой нескольких старших друзей, которые когда-то хорошо знали его отца. Несмотря на долгую беседу, ни Вальтер, ни сопровождавшие его люди так и не смогли определить, настоящий ли это Болдуин Ардрский или нет. Они едва успели вернуться, чтобы доложить графу, как узнали, что предполагаемый Болдуин уехал, прихватив с собой большую сумму денег. Тогда, по словам Вальтера, они поняли, что это бродяга, а не настоящий Болдуин. Поскольку графиня Кристина была молода [iuvencula] во время своего замужества, а граф Болдуин, вероятно, был подростком, вряд ли кто-то из них мог вспомнить, как выглядел старший Болдуин [58].
Граф Балдуин IX Фландрский, VI граф Эно и первый латинский император Константинополя был взят в плен болгарами в 1205 г. и предположительно погиб в тюрьме. Преемницей Балдуина во Фландрии и Эно стала его старшая дочь Жанна. В 1224 г. в Турне распространились слухи о возвращении графа Болдуина. В следующем году некоторые фламандские дворяне привели старика, который, по их словам, был графом Балдуином. Они облачили его в королевские одежды и с триумфом провели по всем городам Фландрии, где его приветствовали ликующие толпы. 1225 год был годом голода во Фландрии и Эно, и в основном городская беднота поддержала лже-Балдуина, хотя иностранные князья, в частности правительство английского короля Генриха III, также признали его подлинным [59]. Согласно «Реймсскому менестрелю», написанному тридцать пять лет спустя, лжеграф пытался захватить графиню Жанну, но, предупрежденная другом, она вовремя сбежала верхом на вьючном животном и укрылась в Монс-ан-Эно. Она обратилась за помощью к своему кузену, королю Франции Людовику VIII, и Людовик вызвал мнимого графа ко двору, где его допрашивал брат Герен Госпитальер, епископ Сенлиса и главный советник Людовика. Когда «граф» даже не смог вспомнить, в каком городе он женился на своей жене Марии Шампанской [матери Жанны], он был изобличен в мошенничестве и скрылся от двора. Через полгода его узнали, арестовали и передали графине Жанне, которая приковала его к позорному столбу, а затем повесила. «Реймсский менестрель» был уверен, что это самозванец, но во Фландрии многие продолжали верить в него и называли Жанну отцеубийцей [60]. Графине Жанне повезло, что ее поддержал могущественный родственник, король Франции; без его поддержки, она, возможно, была бы вынуждена отдать свое графство самозванцу.
ФИНАНСИРОВАНИЕ КРЕСТОНОСЦЕВ
Помимо косвенной поддержки крестового похода через поддержку членов семей, участвующих в крестовом походе, и управление семейными имениями во время их отсутствия, женщины могли внести прямой существенный вклад в крестовый поход используя свои финансовые ресурсы. Специалисты в области канонического права полагали, что женщина обычно должна была искупить свой крестоносный обет, заплатив некоторую сумму денег для приобретения индульгенции на крестовый поход, чтобы вместо нее мог отправиться мужчина, если только она не была богата и ее не могла сопровождать в крестовом походе свита солдат [61]. В качестве альтернативы она могла сама снарядить вооруженных людей и отправить их в Святую землю вместо себя, как это сделал в 1291 г. епископ Норвича, поручив Еве, вдове Роберта Типтофта или Тибетота, так как она была слишком больна, чтобы отправиться лично [62]. К концу XII века церковные власти следили за теми, кто давал крестовые обеты, чтобы убедиться, что они их так или иначе выполняют. В ходе расследований выяснилось, что как мужчины, так и женщины давали обеты, которые не выполнили или не искупили. До наших дней дошли только два отчета архиепископа Кентерберийского Хуберта Уолтера [архиепископ 1193-1205 гг.] о тех, кто не выполнил крестовые обеты, – из Корнуолла и Линкольншира: в списке из двадцати девяти человек, давших обеты в Линкольншире, не было ни одной женщины, но в сорока семи обетах из Корнуолла значились как минимум две, а возможно, и пять женщин [включая «жену из Portjoia» и Хавис из Тревизака]. Опять же, в английском епископальном расследовании конца XIII в. был задан вопрос о том, умер ли кто-либо из тех, кто принял крест, мужчина или женщина [intestati vel intestate], не исполнив обета [поскольку они должны были оставить в завещании деньги для погашения обета], предполагая, что женщины, как и мужчины, могли принять крест и сделать денежный вклад. Деньги, полученные в результате этого расследования, предназначались для финансирования крестовых походов короля Эдуарда I [63].
Основная часть средств, собранных с мирян на крестовые походы, была получена за счет организованной продажи индульгенций. Впервые эта процедура была подробно описана английским монахом Матфеем Парижским в 1240-х годах. Примерно в 1241 г. в Англию с папского разрешения прибыли доминиканские и францисканские монахи с проповедью крестового похода для освобождение Святой Земли. Они обещали полное отпущение грехов каждому, кто примет крест [индульгенция], но на следующий день или через день монахи отпускали им клятву, а взамен они давали некоторую сумму денег, в соответствии со своими средствами, на помощь Святой Земле. Многие люди принимали крест на таких условиях. Чтобы побудить англичан к пожертвованиям, монахи говорили, что эти деньги будут доставлены графу Ричарду Корнуэльскому, который в это время находился в крестовом походе в Святой Земле, и показывали грамоту от него об этом. Матфей написал, что монахи раздали крест «старым и больным, женщинам, немощным и маленьким детям» в обмен на деньги, и на крестовый поход графа было собрано 20 000 марок, но дошли ли эти деньги до графа, неизвестно. Позднее Матфей жаловался, что то же самое произошло в 1249 г. [64].
Жалобы Матфея свидетельствуют о том, что женщины охотно покупали эти индульгенции. Проданные в 1383 г. для поддержки спорного крестового похода Генри Деспенсера, епископа Норвичского, во Фландрию, они, несомненно, пользовались большим спросом, и лейстерский монах Генри Найтон записал, что многие знатные дамы и другие женщины покупали их. Некоторые платили за них драгоценностями; одна дама внесла 100 фунтов, другие – больше, третьи – меньше; многие платили больше, чем могли себе позволить, чтобы получить отпущение грехов для себя и своих друзей [65]. Эти индульгенции могли давать и дополнительные духовные преимущества. Во время кампании по сбору средств на крестовый поход против гуситов в 1429 г. женский монастырь Стамфорда приобрел «исповедальное письмо», которое давало право священнику по выбору покупателя исповедовать и отпускать грехи, когда тот пожелает [66].
Крестовые индульгенции также использовались для сбора средств на проекты, связанные с крестовым походом, которые не требовали дополнительного персонала, но нуждались в деньгах. В 1409-1411 гг. госпитальеры построили крепость в Бодруме на юго-западном побережье современной Турции. В 1409 г. пизанский папа Александр V издал индульгенцию в поддержку этого предприятия, которая действовала в течение пяти лет: каждый, кто приобретал одну из таких индульгенций, получал право назначить духовника, который мог дать полное отпущение грехов в час смерти, то есть аннулировать весь долг перед Богом за свои грехи, когда он находился на смертном одре. Покупатели фактически приобретали страховку от Ада. Его преемник Иоанн XXIII в 1412 году повторил это предложение. Продажей индульгенций занимались сами госпитальеры, которые выдавали покупателям письменный и иллюминированный документ со специальной печатью, фиксирующий их вклад. Из трех сохранившихся документов два были приобретены супружескими парами: один – Джоном и Агнес Гроби и их тремя детьми в 1413 г., другой – сэром Уильямом Фицхью и его женой Марджери в 1414 г. [67]. Возможно, для тех, кто сделал меньший вклад, были доступны и менее эффектные документы.
Папы продолжали выдавать индульгенции в качестве средства для сбора средств на крестовые походы, и тот факт, что некоторые грехи, которые могли быть отпущены, распространялись исключительно на женщин, говорит о том, что женщины охотно покупали их. Так, индульгенция Сикста IV на войну с турками, выпущенная в 1476-1478 гг., могла, в частности, отпустить грехи женщинам, наследниками которых были сыновья, зачатые в прелюбодеянии, и разрешить беременным женщинам употреблять молочные продукты и яйца в те периоды, когда они обычно были запрещены по религиозным причинам, например, во время Великого поста. С 1470-х годов печатные индульгенции стали выпускаться с бланками, в которые можно было вписать данные покупателя, что, возможно, удешевило их производство и облегчило потенциальным покупателям их приобретение. Так, 13 декабря 1376 г. Генри и Кэтрин Лэнгли из Лондона приобрели одну из первых таких индульгенций, напечатанных в Англии; до конца марта 1480 г. Саймон Маунтфорт и его жена Эмма купили печатную индульгенцию для финансирования обороны Родоса от турок, а 18 апреля 1481 г. Джон и Кэтрин Фрисден купили индульгенции в Оксфорде для оказания финансовой помощи госпитальерам после их успешной обороны Родоса в предыдущем году [68].
Женщины и мужчины, давшие обет отправиться в паломничество, могли также искупить его, сделав пожертвование в пользу церкви, как если бы они искупали обет крестового похода, и некоторые из этих платежей шли на поддержку крестовых походов или христиан в Святой Земле. В 1275 г. архиепископ Йоркский Уолтер разрешил Хейзелу Палмеру и ее дочери Изабель заменить обет паломничества к святыне Святого Иакова Компостельского на пожертвование в пользу Святой Земли. Епископы также налагали штрафы в пользу Святой Земли на тех, кто был уличен в сексуальных грехах. В 1275 г. рыцарь из епархии Йорка по имени С. Констебл, совершивший прелюбодеяние с Кэтрин, женой рыцаря Джона Данторпа, обязался выплатить сто фунтов стерлингов в помощь Святой Земле, если он совершит это еще раз [69]. В епархии Рочестера, Кент [Англия], в 1335 г. виновным в сексуальных грехах предоставлялся выбор между публичным покаянием в местной церкви и пожертвованием в пользу Иерусалима [70].
Женщины также помогали финансировать крестовые походы, покупая или продавая землю, предоставляя займы крестоносцам или соглашаясь на продажу третьим лицам. Саура де Сен-Жан, представительница знатной семьи из Савена в Гаскони, помогла профинансировать путешествие двух своих братьев в Иерусалим: ее брат Додо продал свою долю семейного наследства ей и ее сыну Бертрану, а ее брат Ланфранк заложил свои земли ей и ее сыну в обмен на заем [71]. В Линкольне в 1218 г. Эдит из Нейвенби успешно защитила свое право на землю, которую она держала в залоге у крестоносца до тех пор, пока он находился «в окрестностях Иерусалима»; предположительно, она одолжила ему деньги в обмен на это [72]. Мы уже видели, что некоторые из этих земельных сделок обернулись плачевно для женщин, согласившихся продать свои земли для финансирования крестоносцев, когда жены оставались без средств к существованию, чтобы содержать себя и свои семьи или оплачивать долги мужа.
Женщины также делали пожертвования непосредственно на крестовые походы. Женщины, с энтузиазмом принявшие крест в Генуе в 1216 г. в ответ на проповедь Жака де Витри, наверняка обладали располагаемым доходом и собственным ликвидным имуществом: из сохранившихся завещаний из Генуи периода Пятого крестового похода пятнадцать содержат завещания на крестовый поход, причем десять из них – женские [73]. В 1307 г. донья Тереза Гил составила свое завещание в Вальядолиде в Кастилии, вдали от границы с мусульманами. В дополнение к другим завещаниям она оставила 100 мараведи на крестовый поход [la crusada] – такую же сумму она завещала беднякам города Самора и некоторым своим слугам [74]. Однако подобные завещания были возможны только для женщин, распоряжавшихся собственными средствами, что в некоторых регионах католической Европы было характерно только для незамужних женщин и вдов.
Финансовая поддержка крестового похода могла также выражаться в пожертвовании в один из военно-религиозных орденов, которые поддерживали крестовый поход, занимаясь заботой о христианских паломниках и защитой христианства. Наиболее известными и влиятельными были тамплиеры и госпитальеры, основанные в Иерусалиме и владевшие имуществом, охватывавшим почти всю латинскую христианскую Европу; со времен Третьего крестового похода существовал также Тевтонский орден, основанный в Святой Земле, но имевший большую часть своих земель в Германии и Балтийском регионе, а также множество региональных орденов, основанных для поддержки крестоносных движений в регионах, особенно на Пиренейском полуострове. Существовал также орден Святого Лазаря, основанный в Святой Земле для ухода за прокаженными, но к середине XIII века ставший военным.
Женщины делали ценные пожертвования и оказывали покровительство этим институтам. Королевы Уррака Кастильская и Тереза Португальская одарили соответственно госпитальеров и тамплиеров. В 1229 г. потомок Урраки Беренгуэла Кастильская передала свой замок и город Боланос в дар ордену Калатравы [75]. В 1187 г. королева Санча Арагонская основала дом сестер и братьев-госпитальеров в городе Сигена и выбрала его для своего погребения. Ее супруг король Альфонсо II также одарил его, признав при этом, что новый монастырь находится под контролем его жены. Три их дочери были связаны с этим домом, хотя только одна, Дульче, приняла обеты. Дом стал королевским мавзолеем, в нем похоронены Санча и ее сын Пере II. Основание дома продемонстрировало приверженность правящей семьи Арагона священной войне против мусульман в Испании и их интерес к Иерусалиму [76]. Пожертвование приорства Аконбери Маргаритой де Лейси [урожденной Браоз] госпитальерам в период между 1216 и 1233 гг. могло быть вызвано интересами семьи де Лейси в крестовых походах, а также хорошими отношениями между госпитальерами и мужем Маргариты Уолтером де Лейси в Ирландии [77].
Первые значительные владения в Англии тамплиерам подарила женщина, графиня Матильда Булонская, жена английского короля Стефана и племянница двух первых латинских правителей Иерусалима – Годфрида де Буйона и короля Болдуина I. Будучи членом правящей семьи Иерусалима, Матильда вполне уместно одарила иерусалимский орден щедрыми земельными участками в Крессинге в Эссексе и Коули в Оксфордшире [78]. В 1156 г. Маргарет, графиня Уорвик, подарила тамплиерам Лланмадок в Гауэре в Уэльсе [79]. В списке доноров госпитальеров и тамплиеров в Англии, Шотландии и Уэльсе, составленном в 1434 г. братом Джоном Стиллингфлетом из госпиталя Святого Иоанна в Англии, значилась графиня Матильда и многие другие женщины-дарительницы [80]. Женщины также могли стать членами или ассоциированными членами этих учреждений. Хотя они и не участвовали в боевых действиях, но выполняли вспомогательную роль – молились, а иногда и ухаживали за больными [81]. У тамплиеров и госпитальеров существовала организованная группа поддержки – frary, члены которой освобождались от седьмой части епитимьи в обмен на ежегодные пожертвования и включали мужчин, женщин и супружеские пары. Орден Святого Лазаря выпускал для своих жертвователей официальные письма confraternity [буквально – братство, но в том числе и сестер], в которых излагались духовные блага, получаемые ими в обмен на пожертвования; к началу XVI в. были выпущены и печатные версии. Как и крестовые индульгенции, они привлекали пожертвования мужчин и женщин из всех социальных слоев, обычно мужей и жен совместно [82].
Женщины также жертвовали на религиозные ордена, которые оказывали благотворительную помощь пленным и бывшим пленникам крестовых походов и вели переговоры о выкупе за захваченных другой стороной: например, орден Тринитариев [«Орден Пресвятой Троицы», лат. Ordo Sanctissimae Trinitatis – прим.пер.], основанный в конце XII в. и действовавший как на Пиренейском полуострове, так и на Ближнем Востоке [83]. В Шотландии Кристиана де Брюс, графиня Данбар, пожертвовала и, возможно, стала основательницей дома тринитариев в Данбаре в период с 1240 по 1248 г., а Кристиана, вдова Роджера де Моубрея, основала тринитарный дом в Хьюстоне [Восточный Лотиан] около 1270 г. [84]. Госпитальеры также были членами ордена [84]. Госпитальеры также участвовали в освобождении пленников. В мае 1201 г. в Иерусалимском королевстве Кристина, дочь покойного Рожера Хайфского, подарила casal [деревню] ордену Госпиталя Святого Иоанна Иерусалимского, отметив в качестве мотива своего дара тот факт, что Госпиталь оказывает огромную помощь и милостыню больным, бедным и пленным, а также то, что в обмен на свой дар она будет сделана consoror или ассоциированной сестрой ордена [85]. В мае 1212 г. граф Ферран и графиня Жанна из Фландрии и Эно пообещали госпитальерам 700 ливров [фунтов] из Валенсинна, если Жерар де Монс, находившийся в плену «у язычников» [предположительно, мусульман в Святой Земле], будет освобожден к следующему Рождеству [86]. В феврале 1214 г. Бланка Наваррская, графиня Шампанская, от своего имени как графини Палатина Труа, но с одобрения своего сына графа Тибо IV, подтвердила соглашение, которое ее «дорогая и преданная женщина» Росцелин де Ла Ферте заключила с госпитальерами: если они смогут освободить ее сына Жиара, который в настоящее время находился в плену у мусульман, и доставить его в город Акру, она передаст госпитальерам ренту в размере десяти ливров в год с земли, принадлежавшей ей от графини [87].
ДУХОВНАЯ ПОДДЕРЖКА: МОЛИТВА, ПРАВЕДНЫЕ ЖЕНЩИНЫ И СВЯТЫЕ
Все женщины могли оказать духовную поддержку крестоносцам, участвуя в организованных молитвах или литургиях, крестных ходах и постах при подготовке к походу. Когда 4 июля 1187 года до папы Григория VIII дошла весть о захвате Саладином реликвии Животворящего Креста в битве при Хаттине, он не только призвал к крестовому походу, но и предписал покаяние и пост на пять лет, а также установил особый порядок совершения мессы, которая должна читаться на нонах [Девятый час или Послеполуденная молитва – прим.пер.] от Адвента [предрождественский период] до Рождества. В следующем году, после того как Саладин захватил Иерусалим и покорил большинство государств крестоносцев на Востоке, папа Климент III приказал соблюдать пост и предписал всем церквям, включая приходские, по всему христианскому миру после молитвы «Отче наш» читать псалом 78 [начинающийся словами: «Боже, язычники пришли в наследие Твое»], прося Бога освободить Иерусалим и христиан, захваченных мусульманами. Молитвы совершали только священники, но слышала их вся община, и всем предписывалось поститься. Были и другие публичные проявления преданности и прошения к Богу о помощи Третьему крестовому походу: в королевстве Франция в августе 1191 г. регенты, Адела Шампанская, мать короля, и ее брат архиепископ Реймсский, дядя короля, организовали в Сен-Дени церемонию молитвы за освобождение Иерусалима и здоровье короля и его армии, которая к этому времени возвращалась из Акры, хотя во Франции об этом еще не знали. Святые реликвии были выставлены на алтаре, а верующие христиане наблюдали за происходящим, плакали, воздевали руки к небу в мольбе и молились. Папа Целестин III и папа Иннокентий III повторили распоряжение своих предшественников о том, чтобы ежедневно во время мессы не только в религиозных домах, но и во всех публичных церквях звучали возгласы или призывы в защиту Святой Земли, чтобы в них принимала участие вся христианская община: мужчины, женщины и дети [88].
В 1212 г., готовясь к походу короля Альфонса VIII Кастильского против мусульман в Испании, папа Иннокентий III предписал проводить литургические процессии, в ходе которых мужчины и женщины формировали отдельные контингенты и молились Богу о поддержке похода. В энциклике к Пятому крестовому походу Quia Maior [1213 г.] Иннокентий предписал проводить ежемесячные литургические процессии, в которых мужчины и женщины должны были молить Бога об освобождении Святой земли от мусульман. Мужчины и женщины должны были принимать участие в ежедневных молитвах на мессе и раздаче милостыни. Среди мирян женщинам отводилась отдельная от мужчин роль, и хотя это разделение было символом смирения и покаяния населения, оно также подчеркивало, что женщины должны играть равную с мужчинами роль в духовном очищении христианского общества. В 1217 г., в поддержку Пятого крестового похода, папа Гонорий III повторил распоряжение Иннокентия о ежемесячных крестных ходах во Франции и Германии [89]. Подобные молитвы и шествия в поддержку крестовых походов стали нормой во всем латинском христианстве, как для отдельных крестовых походов, так и в ответ на любые известия о победах мусульман в Святой земле, хотя в разных регионах были приняты несколько иные формулировки и практика.
Даже после падения Акры в 1291 г. папство продолжало призывать к произнесению специальных молитв в защиту королевства Армения и в помощь госпитальерам, сражающимся с мусульманами. В 1309 г. папа Климент V приказал духовенству включать в каждую мессу молитвы с мольбой о защите христиан от язычников, чтобы каждый раз, когда католик посещает мессу, ему напоминали, что христианство находится под угрозой со стороны нехристиан. Таким образом, Климент сделал крестовый поход и борьбу с язычниками неотъемлемой частью христианства [90]. Эта религиозная война через молитву усилилась в XV веке перед лицом растущей угрозы со стороны турок-османов в Восточной Европе. Были разработаны новые службы мессы, посвященные спасению Европы от нехристиан, в которых молились о помощи против турок и аргументировали, почему Бог должен помочь своему народу. В этих «военных мессах» победы турок возлагались на грехи христианского народа, выражалось покаяние, мольба о милосердии и просьба к Богу о победе над врагом во имя Его славы. Много использовалось ветхозаветных повествований [в том числе история Юдифи, которая своей рукой убила ассирийского полководца Олоферна] и риторики, направленной против врагов Божьих. В этих мессах также говорилось о последних временах и подразумевалось, что приход турок является признаком начала конца света. В результате католикам внушалось, что война с османами – это духовная война со злом [91].
Это ежедневное повторение рядовым христианам-католикам важности крестового похода нашло отражение в упоминании Иерусалима или Святой земли в правилах благотворительных гильдий [gilds] в Англии. Это были общества взаимопомощи, созданные для взаимовыгодных целей, таких как поддержка своих членов, попавших в трудную ситуацию, и организация похорон умерших членов. В уставе гильдии портных Линкольна, основанной в 1328 г., говорилось, что «если кто-либо пожелает совершить паломничество в Святую землю и Иерусалим, каждый брат и сестра должны дать ему пенни». Братство Святого Христофора в Норвиче, основанное в 1384 г. и включавшее как «братьев», так и «сестер», начинало каждое собрание с молитвы о состоянии Святой Церкви, о мире на земле, о Римском папе и его кардиналах, о Иерусалимском патриархе, о Святой Земле и Святом Кресте и о том, чтобы Бог в Своем могуществе и милосердии вывел ее из-под власти язычников и подчинил Святой Церкви. Братство Успения Пресвятой Богородицы в Виггенхолле на реке Уз, также основанное в 1384 г., начинало свои собрания с аналогичных молитв, умоляя Бога о том, чтобы Иисус Христос привел Святую землю под власть Христа. В этом братстве также были как мужчины, так и женщины: половина из двадцати восьми членов, перечисленных в конце списка, были женщинами [92].
Переходя от общего к частному: отдельные праведные женщины также поддерживали крестовые походы, либо консультируя крестоносцев, как Хильдегарда Бингенская или Биргитта Шведская, либо агитируя за крестовый поход, как Екатерина Сиенская или Жанна д’Арк, либо делая пожертвования или оказывая молитвенную поддержку. Елизавета Венгерская, жена Людвига IV [ум. 1227], ландграфа Тюрингии, оставила основанный ею госпиталь для бедных больных в Марбурге госпиталю Святого Иоанна Иерусалимского. Однако ее шурин Конрад, сменивший Людвига на посту ландграфа, добился передачи госпиталя в Марбурге Тевтонскому ордену, которому он покровительствовал и впоследствии вступил в него. Конрад и великий магистр Тевтонского ордена Герман фон Зальца добивались канонизации Елизаветы, а Тевтонский орден почитал ее как одну из своих святых покровительниц, считая, что она поддерживает орден на небесах благодаря своему прямому заступничеству перед Христом [93].
Спустя полтора столетия Доротея из Монтау [ум. 1394], затворница и мистик из прусских земель Тевтонского ордена, имела много общего со своими ближайшими современницами Биргиттой Шведской и Екатериной Сиенской, используя свои пророческие высказывания для критики выдающихся деятелей и пропаганды крестового похода, хотя в отличие от них она не пропагандировала конкретную кампанию. Как и Биргитта, она была замужем, родила девять детей и почитала пример Биргитты; как и Екатерина, она ежедневно причащалась и предпочла бы питаться только облатками, представляющими тело Христа. Как и Екатерина, ее семья была достаточно обеспеченной, но не знатной: ее отец был строителем из Голландии, эмигрировавшим в Пруссию, вероятно, в ответ на щедрые условия переселения, предложенные Тевтонским орденом в Пруссии крестьянам с опытом осушения болот и строительства плотин, которые могли бы помочь в развитии завоеванных орденом территорий. Монтау [ныне Матовы Вельки в Польше] был новым поселением в дельте Вислы, основанным в 1340-х годах в рамках орденской программы по развитию водного пути через Вислу [94].
Доротея, седьмой ребенок в многодетной семье, была выдана замуж в возрасте 16-17 лет за гораздо более старшего по возрасту человека, Адальбрехта из Гданьска, искусного оружейника. Согласно биографии брата Йоханнеса фон Мариенвердера, который стремился подчеркнуть преданность Доротеи Христу и преуменьшить ее мирские интересы, Доротея проводила в церкви больше времени, чем заботилась о муже или детях, молилась и слушала мессы с раннего утра до полудня [95]. После смерти мужа она посвятила себя молитвенной жизни в приходской церкви Гданьска, где, согласно свидетельствам, взятым во время процесса канонизации после ее смерти, ее благочестивая набожность вызвала враждебные комментарии со стороны двух священников, которые расценили духовные переживания и видения Доротеи как признак ереси. Как позже объяснил один из свидетелей, Метц Хугише из Гданьска, следователям, собиравшим доказательства для канонизации Доротеи в качестве святой: «поскольку упомянутая Доротея рассказывала упомянутым священникам на исповеди совершенно неизвестные людям вещи, а также из-за чрезмерной и непривычной для других людей преданности божественным обрядам и божественным делам, они считали ее не в себе» [96]. Доротея была обвинена в ереси, но ее оправдали, и в 1391 г. она переехала в церковь в Мариенвердере [ныне Квидзын], где при поддержке священника Тевтонского ордена Иоганна Мариенвердерского ей удалось построить келью, где она жила как отшельница.
Хотя именно благодаря поддержке Тевтонского ордена она получила келью отшельника в Мариенвердере, Доротея очень критично относилась к одному из великих магистров Тевтонского ордена, Конраду фон Валленроду, который пытался удалить ее из церкви в Мариенвердере. Доротея предсказала его смерть «и, как она предсказала, так и случилось», а после его смерти заявила, что видела, как его душа мучается в аду [97]. С другой стороны, она оказывала духовную поддержку походам Тевтонского ордена против литовцев. Великий командор Тевтонского ордена брат Конрад фон Лихтенштейн в июне 1404 г. на допросе по канонизации объяснил, что она предсказала успех похода великого магистра ордена брата Конрада фон Юнгингена. По словам великого командора, она предсказала, что в этом походе великому магистру придется пройти через четыре опасности: на море, на острове, перед замком и в лесу, и что если он будет уповать на свое войско, то не пройдет благополучно, а если будет уповать на Бога, то спасется без потерь. Все произошло так, как сказала блаженная Доротея, и он верил, что Великий магистр избежал этих опасностей благодаря ее заступничеству [98].
Ведущие члены Тевтонского ордена прекрасно понимали, что связь со святой женщиной может придать престиж их ордену и его призванию священной войны в Пруссии, тем более что эта священная война стала сомнительной после брака польской королевы Ядвиги и литовского короля Ягайло в 1386 г. и официального обращения Литвы в христианство. В сентябре 1395 г. пять ведущих чиновников Тевтонского ордена обратились к папе Бонифацию IX с письмом в поддержку канонизации Доротеи. Начиная с цитаты из ветхозаветной Песни Песней, они заявили, что благочестивые женщины – жены, вдовы и девственницы – представляют собой «новый род воинства», новый вид рыцарства, рукоположенный Господом Иисусом. Когда воины мужчины были истощены и побеждены, эти святые женщины, укрепленные стигматами в подражание смерти Христа, образовывали линию обороны против «плоти, крови и князей тьмы», т.е. демонических сил. Защищаясь щитом страданий, отмеченных кровью Христа, Доротея была «стойким рыцарем» Ордена в этом сонме собратьев-рыцарей [99]. Папе не могло не броситься в глаза, что «новый вид рыцарства» был описан святым Бернардом Клервоским в 1130-х гг. для первоначального военно-религиозного ордена тамплиеров [100]. Помимо поддержки живых праведных женщин, крестоносцы почитали женщин-святых.
Первой среди них была мать Христа – Пресвятая Дева Мария, заступница всех христиан. К Марии обращались как к покровительнице Ливонии и Тевтонского ордена, представляя ее как «богиню-воительницу», а миссионерский священник Генрих Ливонский описывал ее как «жестокую мстительницу своим врагам» [101]. Хотя в других местах ее обычно не изображали в столь воинственных выражениях, тем не менее, она была выдающейся женщиной-покровительницей крестовых походов. Жан де Жуанвиль записал, что оруженосец, упавший за борт во время плавания во Францию после первого крестового похода Людовика IX, приписывает свое спасение Богоматери Воверской: она держала его за плечи, пока он не был спасен. Жан изобразил это чудо на стенах своей часовни в Жуанвиле и на окнах своей часовни в Блекуре [102]. В более широком масштабе в различных рассказах о поражении османов при осаде Родоса в 1480 г. приводились разные версии видения Святого Креста, Пресвятой Девы Марии и Иоанна Крестителя [святого покровителя ордена], которое принесло госпитальерам победу в решающий момент осады [103]. Эта история укрепила имидж ордена как святого ордена, ведущего богоугодные войны, поскольку Дева Мария и Креститель не помогли бы им, если бы их дело не было справедливым и святым. По иронии судьбы, на Деву Марию ссылались и враги крестоносцев, например, Русь, противники Тевтонского ордена в битве на Чудском озере в апреле 1242 г., которую Новгородская летопись описывает как победу «во славу Пресвятой Богородицы», а еретики-катары также считали, что Мария играет важную позитивную роль [104].
Мария была не единственной святой, почитаемой крестоносцами. Военно-религиозные ордена провозгласили своими покровителями ряд женщин-святых, вероятно, потому, что они представляли собой ценные духовные примеры долгого страдания и мученичества [105]. Разграбление Константинополя в ходе Четвертого крестового похода привело к тому, что реликвии многих святых попали в Европу в руки латинских христиан. Возможно, что реликвия святой Евфимии, хранившаяся у тамплиеров в их новой крепости Замок Пилигрима в конце XIII века, была вывезена из Константинополя в 1204 году [106]. Реликвия Елены Атирской, почитаемая в соборе Труа в Шампани в XIII веке, несомненно, была вывезена из Константинополя в 1204 году Гарнье де Тренелем, епископом Труа, и попала в Труа в 1215 году. Хотя Гарнье приобрел для своего собора и другие реликвии более известных святых, они были лишь частями тел святых, тогда как тело Елены Атиарской было полным. Благодаря введению и распространению ее культа как чудотворной святой, исцеляющей своих почитателей, епископ Гарнье смог собрать средства на восстановление и расширение собора после пожара 1188 г. и урагана 1228 г. [107].
Женские библейские фигуры также широко использовались для пропаганды крестовых походов. Булла или декрет папы Григория IX от 1234 г., посвященная крестовому походу, начиналась словами Rachel suum videns [«Рахиль, созерцающая своего [создателя]»], поскольку Рахиль в ветхозаветных пророчествах Иеремии обозначена как образ матери всего Израиля, плачущей о страданиях своих детей [Иер. 31: 15]. В булле папы Григория Рахиль – это Церковь, плачущая о состоянии Святой Земли, завоеванной мусульманами в 1187-1189 гг. и еще не восстановленной в результате крестового похода. В булле сам город Иерусалим изображен в виде женщины, что небезосновательно, поскольку образ Иерусалима как женщины, имеющей отношение к Богу, был знаком еще по Ветхому Завету. Но здесь Иерусалим предстал женщиной в самом слабом виде, беспомощной среди своих врагов, чтобы побудить латинских христиан поддержать крестовый поход каким-либо образом: действием, финансовым пожертвованием или молитвой [108]
Заступничество женщин-святых и других женских фигур было важно для крестоносцев не только при жизни, но и после смерти.
Хелен НИКОЛСОН
Профессор истории Кардиффского университета [Великобритания]
Перевод с английского
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Lambert, ‘Crusading or Spinning’, p. 5. For a possible keepsake of his wife’s hair carried by a crusader see Alexander Grant, ‘The St Bees Lord and Lady, and their Lineage’, in North-West England from the Romans to the Tudors: essays in memory of John Macnair Todd, edited by Keith J. Stringer, Cumberland and Westmorland Antiquarian and Archaeological Society Extra series 41 (2014): pp. 171—200, at p. 191; for the later story of Landgrave Ludwig IV of Thuringia showing his wife Elizabeth his ring as he departed on crusade see Nicholas Paul, To Follow in their Footsteps: The Crusades and Family Memory in the High Middle Ages (Ithaca NY: Cornell University Press, 2012), pp. 108, 167.
[2] Matthew Paris, Chronica Majora, vol. 5, pp. 3—5; Récits d’un ménestrel de Reims, pp. 191—2 (sections 370—1).
[3] Grant, Blanche of Castile, pp. 131—42, 281—2.
[4] Turner, Eleanor of Aquitaine, pp. 256—79; John Gillingham, Richard I (New Haven: Yale University Press, 1999), pp. 125—6, 140—3, 222—53.
[5] Muldoon, ‘Crusading and Canon Law’, p. 46; Beatrice A. Lees, ‘The Letters of Queen Eleanor of Aquitaine to Pope Celestine III’, English Historical Review 21/81 (1906): pp. 78—93; Park, Papal Protection and the Crusader, passim (for crusader protection) and especially p. 187 on the letters; H. G. Richardson, ‘The Letters and Charters of Eleanor of Aquitaine’, English Historical Review 74/291 (1959): pp. 193—213, at p. 202; for the text of the letters see Foedera, conventiones, literæ, et cujus¬cunque generis acta publica, inter reges Angliæ et alios quosvis imperatores…, edited by Thomas Rymer and Robert Sanderson, 3rd edn revised by George Holmes (London: John Neaulme, 1745), vol. 1 part 1, pp. 23—5.
[6] Tyerman, England and the Crusades, p. 210.
[7] Tyerman, England and the Crusades, p. 211; Kathryn Hurlock, Britain, Ireland & the Crusades, c. 1000—1300 (Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2013), p. 118; Stenton, ed., Rolls of the Justices in Eyre, Being the Rolls of Pleas and Assizes for Yorkshire in 3 Henry III, pp. 298—301, no. 823.
[8] Stenton, ed., Rolls of the Justices in Eyre, Being the Rolls of Pleas and Assizes for Yorkshire in 3 Henry III, p. 275, no. 740.
[9] Tyerman, England and the Crusades, p. 211; Curia Regis Rolls of the Reign of Henry III preserved in the Public Record Office, vol. 13, 11—14 Henry III (1227-1230) (London: HMSO, 1959), p. 370, no. 1760.
[10] Hurlock, Britain, Ireland & the Crusades, p. 118; Curia Regis Rolls of the Reign of Henry III preserved in the Public Record Office, vol. 10, 5—6 Henry III (London: HMSO, 1949), p. 293; Stenton, ed., Rolls of the Justices in Eyre for Gloucestershire, Warwickshire, and Shropshire, 1221, 1222, p. 258, no. 582.
[11] Paul, To Follow in their Footsteps, pp. 161, 166.
[12] Lloyd, English Society and the Crusade, p. 174; Tyerman, England and the Crusades, p. 196.
[13] Kathryn Hurlock, Wales and the Crusades, c. 1095—1291 (Cardiff: University of Wales Press, 2011), p. 126.
[14] Peter Coss, The Foundations of Gentry Life: The Multons of Frampton and their World, 1270—1370 (Oxford: Oxford University Press, 2010), pp. 199-204, 207-8.
[15] Theodore Evergates, Marie of France: Countess of Champagne, 1145—1198 (Philadelphia, PA: University of Pennsylvania Press, 2019), p. 84.
[16] Lloyd, English Society and the Crusade, p. 175.
[17] Lloyd, English Society and the Crusade, p. 175 note 104; Hurlock, Wales and the Crusades, pp. 125; Curia Regis Rolls of the Reign of Henry III, vol. 16: 21 to 26 Henry III (1237—1242), edited by L. C. Hector (London: HMSO, 1979), p. 320, no. 1625.
[18] Park, Papal Protection and the Crusader, p. 81.
[19] Lloyd, English Society and the Crusade, pp. 174—5.
[20] Tyerman, England and the Crusades, p. 210.
[21] Bird, Peters, and Powell, eds and trans., Crusade and Christendom, p. 444; Lunt, Financial Relations of the Papacy with England, 1327—1534, p. 534.
[22] Evergates, Marie of France, pp. 33, 37; Theodore Evergates, Henry the Liberal: Count of Champagne, 1127—1181 (Philadelphia, PA: University of Pennsylvania Press, 2016), pp. 22—4, 162—3; Evergates (Marie of France, p. 129 note 2) notes that Marie’s donation to the Templars was cited by A. Pétel, ‘La Commanderie de Payns et ses dépendances à Savières, à Saint-Mesmin, à Messon, et au Pavillon’, Revue Champenoise et Bourguignon 1 (July 1904): pp. 25—54 at p. 40, but without details of the source.
[23] Friedman, Encounter Between Enemies, pp. 82—3; Hans Eberhard Mayer, ‘The Wheel of Fortune: Seignorial Vicissitudes under Kings Fulk and Baldwin III of Jerusalem’, Speculum 65. 4 (1990): pp. 860—77, at p. 867.
[24] Friedman, Encounter Between Enemies, p. 183; Erin L. Jordan, ‘Hostage, Sister, Abbess: The Life of Iveta of Jerusalem’, Medieval Prosopography 32 (2017): 66—86; Barber, The Crusader States, pp. 138, 143, 157; Hamilton, ‘Women in the Crusader States’, p. 151; Adam J. Kosto, Hostages in the Middle Ages (Oxford: Oxford University Press, 2012), pp. 85—6, 166—7.
[25] Maier, ‘The Roles of Women in the Crusade Movement’, pp. 75—7.
[26] Christine de Pisan, The Treasure of the City of Ladies, pp. 59—61, 128—33 (Part 1, chapter 11, Part 2, chapters 9—10).
[27] Appleby, England without Richard, pp. 1—3, 18—20, 48—50, 82—93.
[28] Gillingham, Richard I, pp. 125—6.
[29] Appleby, England without Richard, pp. 59, 101—4.
[30] Appleby, England without Richard, pp. 107—9, 112—15.
[31] Appleby, England without Richard, pp. 119-21, 123, 127, 136, 138, 142, 231; Turner, Eleanor of Aquitaine, pp. 275—6.
[32] Poulet, ‘Capetian Women and the Regency’, at p. 108.
[33] Lloyd, English Society and the Crusade, p. 169.
[34] Park, Papal Protection and the Crusader, pp. 48—50; Karen S. Nicholas, ‘Countesses as Rulers in Flanders’, in Aristocratic Women in Medieval France, edited by Theodore Evergates (Philadelphia, PA: University of Pennsylvania Press, 1999), pp. 111—37, at pp. 117—20; Hemptinne, ‘Les épouses des croisés et pèlerins flamands’.
[35] Park, Papal Protection and the Crusader, pp. 51—2: Kimberly A. Lo Prete, ‘Adela of Blois: Familial Alliances and Female Lordship’, in Aristocratic Women in Medieval France, edited by Theodore Evergates (Philadelphia, PA: University of Pennsylvania Press, 1999), pp. 7—43, at pp. 17—22; see also Kimberly A. Lo Prete, Adela of Blois: Countess and Lord (c. 1067—1137) (Dublin: Four Courts, 2007).
[36] Park, Papal Protection and the Crusader, pp. 137—9,: 44—5: Nicholas, ‘Countesses as Rulers in Flanders’, pp. 121—3.
[37] Park, Papal Protection and the Crusader, pp. 165—7; Evergates, Marie of France, pp. 5—6, 18, 22, 26—7, 28—9, 30.
[38] Park, Papal Protection and the Crusader, pp. 58—9; Nicholas, ‘Countesses as Rulers in Flanders’, p. 117.
[39] Park, Papal Protection and the Crusader, pp. 59—63; Lo Prete, ‘Adela of Blois’, pp. 20, 22.
[40] Park, Papal Protection and the Crusader, pp. 57—9, 64—5; Nicholas, ‘Countesses as Rulers in Flanders’, pp. 117—20.
[41] Park, Papal Protection and the Crusader, pp. 65—7, 73; Lo Prete, ‘Adela of Blois’, pp. 24—6.
[42] Evergates, Marie of France, pp. 67—85, 89—90.
[43] Park, Papal Protection and the Crusader, pp. 196—202; Theodore Evergates, ‘Aristocratic Women in the County of Champagne’, in Aristocratic Women in Medieval France, edited by Theodore Evergates (Philadelphia, PA: University of Pennsylvania Press, 1999), pp. 74—110, at pp. 81—5; Perry, The Briennes, pp. 58—63.
[44] Park, Papal Protection and the Crusader, pp. 147—51; Nicholas, ‘Countesses as Rulers in Flanders’, p. 123; Lambert de Waterlos, ‘Annales Cameracenses’, in Monumenta Germaniae Historica Scriptores in Folio, vol. 16, edited by George Heinrich Pertz (Hanover: Aulic Hahn, 1859), pp. 509—54, at pp. 516-17.
[45] On the literary functions of descriptions of grief see, for instance, Leslie Abend Callahan, ‘The Widow’s Tears: the Pedagogy of Grief in Medieval France and the Image of the Grieving Widow’, in Constructions of Widowhood and Virginity in the Middle Ages, edited by Cindy L. Carlson and Angela Jane Weisl (Basingstoke: Macmillan, 1999), pp. 245—63.
[46] Evergates, Marie of France, p. 90, citing Robert, canon of Saint-Marien of Auxerre, Chronicon, edited by O. Holder-Egger, in Monumenta Germaniae Historica Scriptores in Folio, vol. 26, edited by Societas Aperiendis Fontibus rerum Germanicarum Medii Aevi (Hanover: Hahn, 1882), pp. 219—76, at p. 257, lines 38—40.
[47] Grant, Blanche of Castile, pp. 78, 347 n. I; Philippe Mousket, Chronique rimée, edited by F. de Reiffenberg, 2 vols (Brussels: 1836—1838), vol. 2, p. 554, lines 27, 303—27, 304 (Ki se fust ocise de duel/S’on n’el tenist outre son voel).
[48] Paul, To Follow in their Footsteps, pp. 108, 166—8 and note 134.
[49] The Life and Afterlife of St. Elizabeth of Hungary: Testimony from her Canonization Hearings, translated with notes by Kenneth Baxter Wolf (New York: Oxford University Press, 2011), pp. ix—x.
[50] Le Livre des Fais du bon Messire Jehan le Maingre, dit Bouciquaut, Mareschal de France et Gouverneur de Jennes, edited by Denis Lalande, Textes Littéraires Français 331 (Geneva: Droz, 1985), pp. 118—20 (Book 1, chap¬ter 27); translation in Documents on the Later Crusades, p. 107.
[51] Park, Papal Protection and the Crusader, pp. 193—6; Nicholas, ‘Countesses as Rulers in Flanders’, pp. 128—9.
[52] Paul, To Follow in their Footsteps, pp. 151—3; La Chronique de Gislebert de Mons, edited by Léon Vanderkindere (Brussels: Kiessling, 1904), p. 45; Gilbert of Mons, Chronicle of Hainaut, trans. Laura Napran (Woodbridge: Boydell, 2005), p. 30.
[53] James A. Brundage, ‘The Crusader’s Wife Revisited’, Studia Gratiana 14 (1967): pp. 243-51, at pp. 245-50.
[54] Danielle Park gives two examples: Stephen Aicaphit went to Jerusalem for seven years and his wife remarried, thinking him dead, but he returned and forced her to give up her second husband and return to him; when an unnamed woman went to Jerusalem and stayed there her husband remarried, but she then returned and he was forced to return to her: Park, Papal Protection and the Crusader, pp. 7—8.
[55] Ruth M. Blakely, The Brus Family in England and Scotland 1100—1295 (Woodbridge: Boydell, 2005), pp. 82—3; Johannes de Fordun, ‘Gesta Annalia’, in Johannis de Fordun, Chronica Gentis Scotorum, edited by William F. Skene (Edinburgh: Edmonston and Douglas, 1871), pp. 254—383, at p. 304; Hurlock, Britain, Ireland & the Crusades, p. 119.
[56] Tyerman, England and the Crusades, p. 211; Curia Regis Rolls of the Reign of Henry III, vol. 13, p. 347, no. 1636.
[57] Doris Mary Stenton, ed., Rolls of the Justices in Eyre for Lincolnshire (1218-1219) and Worcestershire (1221), Selden Society 53 (1934), p. 315, no. 655.
[58] Paul, To Follow in their Footsteps, pp. 155—7; Lamberti Ardensis Historia Comitum Ghisnensium, edited by I. Heller, in Monumenta Germaniae Historica Scriptores in Folio, vol. 24, edited by Societas Aperiendis Fontibus rerum Germanicarum Medii Aevi (Hanover: Hahn, 1879), pp. 593—4, 633—4 (chapters 65—67, 141—3); Lambert of Ardres, The History of the Counts of Guines and Lords of Ardres, trans. Leah Shopkow (Philadelphia, PA: University of Pennsylvania Press, 2001), pp. 13, 104—6, 177—80. For another imposter claiming (in 1178—1179) to have returned alive from wars against Muslims, this time not involving an heiress, see the pseudo- Alfonso I the Battler of Aragon in Paul, To Follow in their Footsteps, pp. 284—5.
[59] Norman Cohn, The Pursuit of the Millennium: Revolutionary Millenarians and Mystical Anarchists of the Middle Ages, revised ed. (London: Pimlico, 1993), pp. 90—3.
[60] Peter Lock, The Franks in the Aegean, 1204—1500 (Harlow: Longman, : 995), p. 53; Récits d’un Ménestrel de Reims, pp. 164—71 (sections 314—329); and see Robert Bartlett, ‘Pretenders and Returners: Dynastic Imposters in the Middle Ages’, in Blood Royal: Dynastic Politics in Medieval Europe, edited by Robert Bartlett (Cambridge: Cambridge University Press, 2020), pp. 360—78; Nicholas, ‘Countesses as Rulers in Flanders’, pp. 129—33.
[61] Brundage, Medieval Canon Law and the Crusader, p. 77.
[62] Geldsetzer, Frauen auf Kreuzzügen, p. 182; Ian Bass, ‘ “Articuli Inquisicionis de crucesignatis”: Late Thirteenth-Century Inquiry into English Crusaders’, Crusades 17 (2018): pp. 171—94, at 183 and note 67.
[63] Tyerman, England and the Crusades, pp. 170—1; Geldsetzer, Frauen auf Kreuzzügen, pp. 39, 42, 182; Bass, ‘ “Articuli Inquisicionis de crucesigna¬tis” ’, p. 191.
[64] Geldsetzer, Frauen auf Kreuzzügenp. 40; Matthew Paris, Chronica Majora, vol. 4, pp. 133—4; vol. 5, p. 73; for the background to the collection of i24i see Michael Lower, The Barons’ Crusade: A Call to Arms and its Consequences (Philadelphia, PA: University of Pennsylvania Press, 2005), pp. 31—6. A mark, a unit of account commonly used in England at this time, was two thirds of a pound, so in 1241 the friars raised £ 13, 333 pounds, six shillings and eightpence for the crusade through the sale of indulgences.
[65] Lunt, Financial Relations of the Papacy with England, 1327—1534, p. 541; Chronicon Henrici Knighton vel Cnitthon Monarchi Leycestrensis, edited by Joseph Rawson Lumby, vol. 2 (1337—1395) (London: HMSO, 1893), p. 198.
[66] R. N. Swanson, ‘Preaching Crusade in Fifteenth-Century England: Instructions for the Administration of the anti-Hussite Crusade of i429 in the Diocese of Canterbury’, Crusades 12 (2013): pp. 175—96, at p. 181.
[67] Tyerman, England and the Crusades, pp. 313—15; Anthony Luttrell, ‘English Contributions to the Hospitaller Castle at Bodrum in Turkey: 1407—1437’, in The Military Orders, vol. 2: Welfare and Warfare, edited by Helen Nicholson (Aldershot: Ashgate, 1998), pp. 163—72, at pp. 165, 167; Lunt, Financial Relations of the Papacy with England, 1327—1534, pp. 558—9.
[68] Tyerman, England and the Crusades, p. 316; citing E. Gordon Duff, Fifteenth century English books: a bibliography of books and documents printed in England and of books for the English market printed abroad (Oxford: Bibliographical Society, 1917), pp. 54—5, nos 204, 208; Lunt, Financial Relations of the Papacy with England, 1327—1534, pp. 586—7, 589; R. N. Swanson, ‘Crusade Administration in Fifteenth-Century England: Regulations for the Distribution of Indulgences in 1489’, Historical Research 84/223 (2011): pp. i83—8, at p. i86; Karl Borchardt, ‘Late Medieval Indulgences for the Hospitallers and the Teutonic Order’, in Ablasskampagnen des Spätmittelalters: Luthers Thesen von 1517 im Kontext, edited by Andreas Rehberg, Bibliothek des Deutschen Historischen Instituts in Rom i32 (Berlin: De Gruyter, 2017), pp. 195—18.
[69] Bird, Peters, and Powell, eds and trans., Crusade and Christendom, p. 447.
[70] Guard, Chivalry, Kingship and Crusade, p. 121.
[71] Cartulaires du Chapitre de l’église métropolitaine Sainte-Marie d’Auch, vol. 1: Cartulaire noir, edited by C. Lacave La Plagne Barris, Société historique de Gascogne (Paris: Honoré Champion, 1988), pp. 65—66, no. 64; discussed by Maier, ‘The Roles of Women in the Crusade Movement’, pp. 75—6; Riley-Smith, The First Crusaders, pp. 129—30.
[72] Stenton, ed., Rolls of the Justices in Eyre for Lincolnshire (1218—1219) and Worcestershire (1221), p. 70, no. 159.
[73] Powell, ‘The Role of Women in the Fifth Crusade’, pp. 296—8.
[74] Ana Rodriguez, ‘Remembering the Crusades while living the Reconquest: Iberia, twelfth to fourteenth centuries’, in Remembering the Crusades and Crusading, edited by Megan Cassidy-Welch (London: Routledge, 2017), pp. 202—15, at p. 204.
[75] Shadis, Berenguela of Castile (1180—1246), p. 142.
[76] Luis Garcia-Guijarro Ramos, ‘The Aragonese Hospitaller Monastery of Sigena: its Early Stages, 1188—c. 1210’, in Hospitaller Women in the Middle Ages, edited by Anthony Luttrell and Helen J. Nicholson (Aldershot: Ashgate, 2006), pp. 113—51.
[77] Helen J. Nicholson, ‘Margaret de Lacy and the Hospital of Saint John at Aconbury, Herefordshire’, Journal of Ecclesiastical History 50 (1999): pp. 629—51; reprinted in Hospitaller Women in the Middle Ages, edited by Anthony Luttrell and Helen J. Nicholson (Aldershot: Ashgate, 2006), pp. 153—77.
[78] Beatrice A. Lees, ed., Records of the Templars in England in the Twelfth Century: The Inquest of 1185 with Illustrative Charters and Documents (London: Oxford University Press, 1935), pp. 145—6, 176—8; Michael Gervers, ed., The Cartulary of the Knights of St. John of Jerusalem in England. Secunda Camera, Essex (Oxford: Oxford University Press, 1982), nos 1 and 2, pp. 1—2.
[79] Monasticon anglicanum: A History of the abbies and other monasteries, hospitals, frieries, and cathedral and collegiate churches, with their dependencies, in England and Wales…, edited by William Dugdale; revised by John Caley, Henry Ellis, and Bulkeley Bandinel, 6 vols in 8 (London: Harding, Harding and Lepard, 1830), vol. 6. 2, p. 841 no. 32.
[80] John Stillingflete, ‘Liber Johannis Stillingflete de nominibus fundatorum Hosp. S. Johannis Jerusalem in Anglia’, in Monasticon anglicanum, vol. 6. 2, pp. 831—9.
[81] Hospitaller Women in the Middle Ages, edited by Anthony Luttrell and Helen J. Nicholson (Aldershot: Ashgate, 2006); Udo Arnold, ‘Die Frau im Deutschen Orden’, in Stationen Einer Hochschullaufbahn: Festschrift für Annette Kuhn zum 65. Geburtstag, edited by Udo Arnold, Peter Meyers, and Uta C. Schmidt (Dortmund: Ebersbach 1999), pp. 261—76; Myra Miranda Bom, Women in the Military Orders of the Crusades (New York: Palgrave Macmillan, 2012).
[82] Lees, ed., Records of the Templars in England, pp. 38—9; Rory MacLellan, ‘Hospitaller Confraternity Scripts, Crusading and the English Reformation, c. 1440—537’, Historical Research 92/256 (2019): pp. 445—57, especially p. 450; David Marcombe, Leper Knights: The Order of St Lazarus of Jerusalem in England, c. 1150—1544 (Woodbridge: Boydell, 2003), pp. 189—94, 256—7.
[83] Friedman, Encounter Between Enemies, pp. 187—211; Alan Forey, ‘The Military Orders and the Ransoming of Captives from Islam (Twelfth to Early Fourteenth Centuries)’, Studia Monastica 33 (1991): pp. 259—79.
[84] Ian B. Cowan and David E. Easson, Medieval Religious Houses: Scotland, 2nd ed. (London: Longman, 1976), pp. 108, 109.
[85] Forey, ‘The Military Orders and the Ransoming of Captives’, p. 276; Friedman, Encounter Between Enemies, p. 200; Cartulaire général de l’ordre des Hospitaliers de S. Jean de Jérusalem (1100—1310), edited by Joseph Delaville le Roulx, vol. 2 (Paris: Ernest Leroux, 1897), p. 8, no. 1146.
[86] Friedman, Encounter Between Enemies, p. 204; Cartulaire général de l’ordre des Hospitaliers, vol. 2, p. 142, no. 1385.
[87] Forey, ‘The Military Orders and the Ransoming of Captives’, p. 277; Cartulaire général de l’ordre des Hospitaliers, vol. 2, p. 171, no. 1434.
[88] Gaposchkin, Invisible Weapons, pp. 194—202; Linder, Raising Arms, pp. 1—3.
[89] Rousseau, ‘Home Front and Battlefield’, pp. 36—7; Gaposchkin, Invisible Weapons, pp. 204—206, 217—19; Bird, Peters, and Powell, eds and trans., Crusade and Christendom, pp. 82—85, III—12.
[90] Gaposchkin, Invisible Weapons, pp. 221—5; Linder, Raising Arms, pp. 118—21.
[91] Gaposchkin, Invisible Weapons, pp. 226—55. On dedicated war masses against the Turks see also Linder, pp. 186—90.
[92] Tyerman, England and the Crusades, pp. 260—61, citing Toulmin Smith, English Gilds, Early English Text Society, 40 (London: Oxford University Press, 1870), pp. 22—4 (no. 8: St Christopher, Norwich), III—13 (no. 43: Wiggenhall), 182 (Tailors of Lincoln).
[93] The Life and Afterlife of St. Elizabeth of Hungary, pp. 11—12, 20, 72 note 149, 177; Cartulaire général de l’ordre des, vol. 2, p. 432, no. 2008; Axel Ehlers, Die Ablasspraxis des Deutschen Ordens im Mittelalter, Quellen und Studien zur Geschichte des Deutschen Ordens 64 (Marburg: N. G. Elwert, 2007), pp. 120—2, 397.
[94] Johannes von Marienwerder, The Life of Dorothea von Montau, a fourteenth-century Recluse, trans. Ute Stargardt (Lewiston: Edwin Mellen, 1997), pp. 5—6, 12, 22, 113.
[95] Johannes von Marienwerder, The Life of Dorothea von Montau, pp. 61—52, 66, 68-9 (Book I, Chapters 25, 28, 30).
[96] Die Akten des Kanonisationsprozesses Dorotheas von Montau, pp. 108—9 (quotation at p. 108).
[97] Die Akten des Kanonisationsprozesses Dorotheas von Montau, pp. 212—13, 265—6, 413 (quotation).
[98] Die Akten des Kanonisationsprozesses Dorotheas von Montau, p. 66. By the date of these campaigns Lithuania had officially converted to Christianity.
[99] Die Akten des Kanonisationsprozesses Dorotheas von Montau, p. 517.
[100] Bernard of Clairvaux, In Praise of the New Knighthood: A Treatise on the Knights Templar and the Holy Places of Jerusalem, trans. M. Conrad Greenia, Cistercian Fathers Series 19B (Kalamazoo: Cistercian Publications, 2000).
[101] Eric Christiansen, The Northern Crusades, 2nd edn (London: Penguin, 1997), p. 222; Mazeika, ‘ “Nowhere was the Fragility of their Sex Apparent” ’, pp. 244—7.
[102] John of Joinville, ‘The Life of Saint Louis’, p. 326; Jean Sire de Joinville, Histoire de Saint Louis, pp. 356—357, sections 650—1.
[103] Theresa M. Vann and Donald J. Kagay, Hospitaller Piety and Crusader Propaganda: Guillaume Caoursin’s Description of the Ottoman Siege of Rhodes, 1480 (Farnham: Ashgate, 2015), pp. 140—1, 203, 276—7, 308—9.
[104] The Chronicle of Novgorod 1016-1471, trans. Robert Michell and Nevill Forbes, Camden Third Series, 25 (1914), p. 87; Sarah Hamilton, ‘The Virgin Mary in Cathar Thought’, The Journal of Ecclesiastical History 56. 1 (2005): pp. 24—49.
[105] Helen J. Nicholson, ‘Saints venerated in the Military Orders’, in Selbstbild und Selbstverstandnis der geistlichen Ritterorden, edited by Roman Czaja and Jürgen Sarnowsky, Ordines Militares: Colloquia Torunensia Historica XIII (Torun: Uniwersytetu Mikołaja Kopernika, 2005), pp. 91—113.
[106] ‘The Ways and Pilgrimages of the Holy Land’, text A (1261—65), and Philip of Savona, ‘Description ofthe Holy Land (1285—89)’, in Pilgrimage to Jerusalem and the Holy Land, 1187-1291, trans. Denys Pringle, Crusade Texts in Translation 23 (Farnham: Ashgate, 2012), pp. 209—28 and 321—59, at pp. 211, 352—3.
[107] Patrick J. Geary, Living with the Dead in the Middle Ages (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1994), pp. 221—42.
[108] Lower, The Barons’ Crusade, pp. 25—9; David Morris, ‘The Servile Mother: Jerusalem as Woman in the Era of the Crusades’, in Remembering the Crusades: Myth, Image, and Identity, edited by Nicholas Paul and Suzanne Yeager (Baltimore, MD: Johns Hopkins University Press, 2012), pp. 174—94.
