В 1054 году переговоры между Восточной империей и папским престолом продолжались. Взаимопонимание с Римом было единственной возможностью для императора восстановить свое влияние в Италии. Контролировать продвижение норманнов было невозможно. В 1071 г. норманнский предводитель Роберт Гвискард окончательно покорил южную половину полуострова, захватив византийский центр Бари. Затем он начал угрожать Балканскому полуострову и Греции. Империя была не в состоянии сопротивляться вторжению с Запада, поскольку величайшее военное поражение при Манцикерте в 1071 г. открыло для турок-сельджуков всю Малую Азию. Постепенная утрата анатолийских провинций, бывших военной и отчасти экономической базой империи, вызвала у византийской администрации едва ли не панику. В подобных обстоятельствах никто из императоров не хотел увеличивать трудности, преобретая лишних врагов на Западе. Папа единственный мог сдерживать норманнов; в то же время и растущая зависимость империи от иностранных купцов, по преимуществу латинян, также была причиной горячего желания императора найти общий язык с латинскими иерархами, что бы ни думал об этом Константинопольский патриарх.
Однако в те же годы меняется и позиция папства. Немощное и разлагающееся в начале века, благодаря реформам германских императоров оно восстановило свою силу и моральное влияние. Смерть императора Генриха III в 1056 г. и продолжительное несовершеннолетие Генриха IV освободили папу от узды германцев. По постановлению 1059 г. выбор папы зависел теперь исключительно от римских кардиналов. Епископ Рима не был больше жалкой креатурой римской знати или заальпийских монархов; он стал независимой фигурой, его престиж на Западе был особенно высок, так что приходилось относиться к нему с почтением.
Падение Керулария в правление Феодоры создало условия для новых переговоров. Аргиру вернули благоволение, но он уже опоздал со спасением византийской Италии, хотя и отправил посланника в Германию к умирающему императору Генриху III с просьбой о помощи. Вновь открылись латинские церкви в Константинополе. Мы обнаруживаем, что папа Виктор II, преемник Льва IX, пишет в самых дружеских выражениях к императрице и просит ее сократить налоги, собираемые с пилигримов в Иерусалиме. Однако Виктор посчитал в то же время благоразумным заключить перемирие с норманнами. Преемник Виктора Стефан IX, который под именем Фредерика Лотарингского сопровождал Гумберта в его несчастном посольстве, вернулся к мысли о союзе с Византией и, возможно по получении известия о смещении Керулария, назначил Дезидерия, выбранного аббата [Т.е. аббата, назначенного не светской властью (через процедуру инвеституры), но выбранного монастырем, владеющим иммунитетной грамотой.] из Монте Кассино, главой новой миссии в Константинополь. Легаты уже достигли Бари в январе 1058 г., когда их настигло известие, что папа умер. Памятуя о том, что произошло в 1054 г., они благоразумно вернулись назад.
В 1059 г. папа Николай II подписал соглашение с норманнами в Мельфи. Гвискард был признан правителем Апулии, Калабрии и ломбардских провинций, которые он должен был удерживать как сюзеренов Святейшего престола [5]. Это соглашение прямо затрагивало византийские интересы и вызвало неудовольствие в Константинополе. В 1062 г. император Константин X соединил свои усилия с западной императрицей-регентшей Агнией в их общем замысле провести Кадалла, епископа Пармы, в папы, противопоставляя его законному папе Александру II. Однако Кадалл, назвавшийся Гонорием II, был не в состоянии удержаться в Риме и вскоре был отставлен [Письмо, которое цитирует Бенцо из Альбы, М. G. H. Ss.. vol. IX кол. 622. , № 952, II, с. 14—15. Константин X, как говорят, признавал Кадалла (Гонория II) «патриархом Рима, вознесенным императорским признанием над всемирной церковью».].
У византийцев в это время были другие заботы. Впрочем, Александра II встревожила возможность союза Византии с Германией, и он воспользовался восшествием императора Михаила VII, чтобы отправить в 1072 г. в Константинополь послов с поздравлениями под началом Петра, епископа Ананьинского. Петр получил наказ деликатно поднять вопрос о воссоединении церквей. К несчастью, к тому времени у Рима и Константинополя были разные представления о воссоединении церквей. Самый влиятельный теолог в Риме Гильдебрандт, в будущем папа Григорий VII, неуклонно развивал свою теорию о том, что духовная власть папы так же соотносилась с мирской властью императоров и царей, как солнце соотносится с луной, а законники курии начинали переводить эту теорию в юридические термины и практику. Такие представления не могли понравиться наследнику Константина Великого в Константинополе, поскольку из них с абсолютной необходимостью следовало превосходство авторитета папы во всех церквах христианского мира.
Восток же в описываемое время неотступно придерживался того мнения, что высшим учительным авторитетом обладает в Церкви Вселенский собор, на котором должны быть представлены все церкви; управление же церквами находится в руках пяти исторически узаконенных патриархов: Римского, Константинопольского, Александрийского, Антиохийского и Иерусалимского; подчинение же императора как наместника Бога на земле несколько неопределенно. Таким образом, церковное единство означало для Рима подчинение восточных церквей Риму, а для византийцев — всего лишь поставление Римского епископа вновь на его место первого среди патриархов, а также то, что снова будут поминать в диптихах, наделяя его всеми обычными почетными титулами. Столь различные точки зрения трудно было примирить. Так что, когда легат Александра II попытался поднять вопрос о единстве, патриарх Иоанн Ксифилин при поддержке Михаила Пселла, секретаря императора, позаботился о том, чтобы отложить его обсуждение на неопределенное время [Служа своей вдохновенной мечте, император даровал Петру деньги на восстановление церкви св. Магнуса в Ананьи.].
В 1073 г. Константинополя достигли слухи о том, что Гвискард собирается вторгнуться на Балканы. Император Михаил, чьи ненадежные армии были полностью связаны отражением турок в Анатолии, решил, что новый папа Григорий VII сможет остановить норманнов. В Рим отправилось посольство с предложением воссоединения церквей в случае, если Григорий остановит Гвискарда. Папа выполнил поставленное ему условие и принудил Гвискарда заключить мир с Византией, причем его дочь Елена отправилась в Константинополь, чтобы обручиться с сыном и наследником императора. Однако, когда Григорий объявил, что он лично с большой армией прибудет на Восток, чтобы отразить неверных, а также проведет синод в Константинополе для разрешения всех религиозных затруднений, византийцы были застигнуты врасплох. Патриарх Иоанн затягивал переговоры до тех пор, пока Григория не отвлекли более неотложные дела.
В 1078 г. Михаил VII, образованный, но слабый император, был свергнут в результате дворцового переворота и вскоре умер. Новый император Никифор Фотениат заключил сына Михаила в тюрьму и аннулировал его брачный договор с норманнской принцессой. Гвискард пришел в ярость и поспешно нашел в Риме грека, которого объявил низложенным императором, причем папа Григорий поддался на этот обман и благословил Гвискарда на военные действия с целью восстановления на престоле Лжемихаила. Император Никифор был торжественно отлучен. Впервые за несколько столетий возник официальный разрыв между папой и императорским двором. Это была трагическая ошибка. Отныне папа всегда имел возможность сталкивать друг с другом патриарха и императора, так что эти двое поневоле должны были действовать сообща. В Византии разрыв с папой не возымел большого действия, поскольку вскоре разразилась гражданская война. Однако, когда в 1081 г. Алексей Комнин утвердился на троне и восстановил гражданский порядок, папа с опрометчивой поспешностью отлучил и его. В это время норманны вторглись в Эпир [Отлучение Алексея прямо нигде не засвидетельствовано, однако папский caveat венецианцам ясно на это указывает. Несмотря на войну с норманнами, Алексей оказывал почести норманнской принцессе Елене, а затем отправил Елену ее дяде Роджеру Сицилийскому].
Алексей Комнин был искуснейшим политиком Византии за предшествующие столетия. Он был очень умен, неутомим в трудах, искренне благочестив и горячо любил свою родину. Получив прекрасное образование, он утончил свой вкус и добился большой начитанности. Как человек он был добр, терпим, великодушен, однако мог быть тверд и даже беспощаден, если считал это своим долгом. В роли императора он имел перед собой лишь одну цель — процветание его империи, и хотя сам он следовал высоко моральным правилам в своем поведении, он мог поддержать и хитрость, и интригу ради пользы своего народа. Придерживаясь византийской традиции расчетливости и осторожности, он предпочитал войне дипломатию, считая последнюю более допустимой для христианина, более дешевой и надежной. По восшествии своем на престол Алексей обнаружил, что как государственная администрация, так и церковь коррумпированы и расстроены; тогда он вознамерился реформировать обе эти стороны общественной жизни. Помазанник Божий, он с ответственностью и властью входил в церковные дела. Патриарх вынужден был подчиняться его приказам. Вмешиваясь, однако, в дела веры, он вовсе не брал на себя разрешения вопросов учения, хотя и горячо любил богословские споры, но лишь следил за церковной дисциплиной и боролся с еретиками. Новая идеология римского папы была совершенно чужда его политическим взглядам, но он искренне печалился о разрыве с Римом не только по соображениям дипломата, но по неложному желанию христианского согласия.
Отлучение его Григорием потрясло Алексея и оскорбило его народ. В ответ он закрыл латинские церкви в Константинополе, за исключением венецианских, поскольку венецианцы были его союзниками в войне с норманнами. Алексей поддерживал отношения с заклятым врагом папы — Генрихом IV Германским, однако отказался признать поставленного Генрихом IV антипапу Жильбера Равеннского, чем весьма удивил и разочаровал Жильбера. Все эти вопросы так и не получили своего разрешения вплоть до смерти Григория в 1085 г. Тем временем норманнское вторжение в Эпир провалилось, причем норманны продемонстрировали свое отношение к папскому престолу разграблением Рима.
Краткий понтификат Виктора III не изменил ситуации. В 1088 г. папой становится Одо из Лажери под именем Урбана II. Урбан был мудрым политиком, понимавшим, что византийским вопросом занимались неправильно. К тому времени положение Алексея весьма утвердилось: он прочно сидел на троне; норманны отступили, он отбросил варваров за Дунай и удерживал турок, и Урбану было ясно, что первый шаг к примирению — за папой. В 1089 г. он посылает миссию во главе с кардиналом Ранжером, или Рожером, — позднее архиепископом Реггио — и Николаем, аббатом греко-итальянского монастыря в Гроттаферрата. Послы имели при себе письмо с отменой отлучения и просьбой вновь открыть латинские церкви во владениях императора. Для латинских церквей папа испрашивал право совершать богослужения по собственному чину. Алексей ответил без промедления на это дружеское послание. Он созвал в Константинополе синод, который затем провозгласил, что имена пап исключались из диптихов в Константинополе по недоразумению и что канонично только исключение имени по постановлению синода.
Затем патриарх Николай III написал папе о том, что латинские церкви вновь открыты и могут совершать богослужения по своему усмотрению. Он обещал папе вновь вписать его имя в свой диптих, но предложил отсрочить окончательное решение на 18 месяцев, в течение которых или сам папа прибудет в Константинополь для обсуждения расхождений между двумя церквами, или, если это невозможно, папа пришлет подробное изложение сути разделявших их проблем. Патриарх так же тонко намекнул, что папа не послал окружного письма патриарху при восшествии своем на престол; впрочем, его личный приезд или полное исповедание веры могли бы восполнить это упущение. Затем патриарх обращался к папе с просьбой распространить свое благоволение на некоторых греческих епископов в южной Италии, молчаливо признавая, таким образом, что южная Италия возвращается под руку Рима [Важная переписка относительно этих переговоров была обнаружена Хольцманом].
Ответ удовлетворил Урбана, и он деликатно не заметил, что патриарх именует его «брат», а не «отец»: должно быть, он знал, что никогда не сможет посетить Константинополь. Так же он никогда так и не послал требуемого исповедания веры, возможно, потому, что не хотел поднимать вопрос о Filioque. Фактически он продемонстрировал икономию — братскую любовь, столь дорогую византийской церкви. Однако за отсутствием декларации веры имя папы никогда не было внесено в диптихи в Константинополе. И все же можно сказать, что какое бы то ни было разделение двух церквей — схизма — к тому времени прекратилось. На целое десятилетие установились мир и благоволение.
Благорасположение получило отражение и в главных полемических произведениях того периода. Даже в правление Керулария в Восточной церкви многие печаловались о раздоре в христианском мире. В особенности Керуларий заботился о поддержке со стороны брата-патриарха Антиохийского. Патриарх Петр III был антиохийцем по происхождению, образование получил в Константинополе, где дошел до должности главного скевофилакса в церкви Св. Софии. Император Константин IX назначил его в Антиохию в 1052 г., как было сказано, по прямому указанию Божией Матери, полученному им во сне. Керуларий получил исповедание веры от него лично и посвятил его в епископы. По прибытии своем в Антиохию Петр послал окружное письмо не только патриархам Александрии и Иерусалима, но и папе. В посланиях восточным патриархам содержались, как обычно, Символ веры и дружеские приветствия. Письмо же в Рим начиналось преамбулой, в которой новый патриарх недоумевал по поводу разрыва между Церковью Рима и восточными церквами; Петр вопрошал папу, существуют ли какие-то особые причины разрыва. Он также вспоминает в письме о том, что папа Иоанн XVIII поминался по диптихам в Константинополе, так что, по его мнению, было весьма огорчительно, чтобы великий наследник великого Петра оставался вне молитвенного общения с другими церквами и не участвовал бы в их братских собеседованиях. Затем он излагает свое Исповедание веры, деликатно обходя вопрос об Исхождении Св. Духа. Письмо было вручено пилигриму с Запада, который обещал передать его лично Аргиру в Италии; в свою очередь на Аргира возлагалось передать письмо папе. Тем временем Петр включает имя папы Льва в диптих в Антиохии.
По прошествии двух лет из Рима так и не пришло ответа. Однако в конце 1053 г. Петр получил письмо от Доминика, епископа Г радо, который как глава Венецианской церкви поддерживал разнообразные связи с Востоком. Доминик жаловался в письме на трудности, которые согласно воле восточных патриархов встают на пути тех венецианских священников на Востоке, которые совершают Божественную литургию на опресноках; он также напомнил восточным патриархам, что и он носит титул патриарха. Свой ответ Петр сопроводил вторым письмом к папе, повторявшим лишь его Исповедание веры; между тем Доминику Петр излагает собственные взгляды на церковное управление: Святые Вселенские соборы ограничили число патриархов пятью, так что отныне не может быть шестого патриарха, как не может быть у человека шестого чувства. Так что, по мнению Петра, титул Доминика следует считать только почетным. Что же касается употребления опресноков, то он усматривает ошибку папы в том, что он пошел по этому вопросу против четырех своих восточных собратьев, т. е. поскольку папа и патриархи равны, то в случае невозможности единодушного решения должно быть принято мнение большинства.
Петр напоминает Доминику слова Спасителя о том, что, где двое или трое собрались во имя Его, там и Он между ними. Ум — хорошо, а два — лучше. Наконец было получено письмо от папы, которое написал Гумберт. Как и следовало ожидать, вновь с твердостью были выдвинуты прежние притязания папы: Рим — мать всех церквей, а папский суд — высший суд на земле. Как наследник Св. Петра епископ Рима навеки непогрешим; Антиохийский патриарх предостерегался письмом против порочных влияний Востока и против посягательств жадных соседей. Петру письмо не понравилось. Антиохийский престол, как и Римский, был основан Св. Петром, о чем патриарх любил напоминать, так что в Антиохии всегда с неудовольствием встречали притязания Рима на исключительность наследования апостольства. Больше того, не следовало предостерегать Петра в отношении Керулария, поскольку он его коротко знал. Константинопольский патриарх уже [в 996 г.] получил от императора право рукополагать антиохийского собрата. Керуларий, впрочем, попытался присвоить себе и некоторые другие прерогативы Петра, когда он, в обход Петра, назначил дьякона Антиохийской церкви. Петр потребовал в связи с этим извинений. Также Керуларий пытался взять под свой контроль армянские провинции, принадлежавшие Антиохийскому патриархату, да и вся его политика единообразия не нравилась и не подходила Антиохийской церкви, все еще содержавшей под своей рукой православные приходы некоторых мусульманских областей, где сохранились сирийская и арабская литургии.
Когда Керуларий написал Петру о событиях 1054 г., Петр в своем ответе взял сторону Керулария по важнейшим вопросам и вежливо, но без убеждения признал, что Аргира следует считать главным нарушителем мира. Впрочем, он не мог удержаться от критики многих положений послания Керулария. Он указал на ошибочное утверждение, будто никто из римских пап не поминался в Константинополе со времен Вигилия, и привел случай Иоанна XVIII. Так что, если еще была жива память о том, что имя некоего папы поминалось в диптихах в Константинополе, не было причин, почему бы другой папа не поминался в Антиохии. В отношении же жалоб своего собрата на латинские служебные обычаи он показывает, что некоторые из запрещений Керулария неверны, некоторые преувеличены и почти все они — ничтожны. Он также высказывается против употребления опресноков. Здесь отдает аполлинарианизмом: тело Христа должно быть представлено живой субстанцией, а дрожжи символизируют жизнь. Впрочем, он рекомендует поступать по законам икономии. Тем более необходимо обращение к икономии, когда дело доходит до споров по поводу Filioque. Конечно, подобная точка зрения ложна; но в конце концов, пишет он, латиняне наши братья, и только по незнанию они отклоняются от истины. Нам не следует требовать от них такой же исключительной точности, какой мы ждем от наших высокообразованных богословов. Довольно того, что они признают Тайну Пресвятой Троицы и Воплощения. Может быть, предполагает он, они потеряли копии деяний первых Вселенских соборов [Переписка Петра III Антиохийского с Константинополем, Градо и Римом приводится в М. Р. G., vol. СХХ, кол. 752—820, а его окружное послание , vol. II, с. 432—457. В одном из своих писем Доминику в Градо Петр высказывает мысль, что, строго говоря, только престолодержатель Антиохийский является патриархом. Епископы же Рима и Александрии являются папами, а епископы Константинополя и Иерусалима — архиепископами (М. Р. G., vol. СХХ, кол. 757).].
Петр Антиохийский был, возможно, выразителем взглядов самых образованных восточных пресвитеров. Латиняне — братья во Христе; на их заблуждения следует смотреть с терпением и любовью, покуда они не пытаются навязывать их другим. Однако притязания папы на власть над Восточной церковью совершенно невыносимы. Теория пяти патриархов к тому времени распространилась повсюду на Востоке. Можно спорить, была ли она нововведением; однако, как кажется, с V в., когда законно установились пять патриархатов, изложенного учения придерживался любой христианин на Востоке. Оно нашло множество защитников во время иконоборческой ереси, хотя сама ересь была направлена против Константинополя. Позднее же папа, как первый среди равных, повсюду получил особые отличия, и его взгляды относительно вероучения получали большее внимание, чем взгляды других патриархов, но упадок папства в X — начале XI в. стал губительным для престижа Рима. Сторонники превосходства Рима, если таковые еще оставались на Востоке, отказались от своих взглядов как нежизненных. И вот совершенно неожиданно Рим вновь выступает со своими претензиями на превосходство, причем с возросшей силой и упорством: Восток ответил на это ясно изложенной и утвердившейся теорией пентархии патриархов [Николай III Константинопольский подчеркивает значение учения о пентархии в письме Симеону Иерусалимскому, написанному около того времени, когда он вел переговоры с папой Урбаном II].
В то время, впрочем, ни на Востоке, ни на Западе миряне не интересовались этими теориями. Пилигримов-латинян доброжелательно встречали в Константинополе, хотя в разгар норманнской войны в Италии византийские власти и ввели некоторые ограничения, а к концу века вторжение турок-сельджуков затрудняло путешествие, так что число пилигримов уменьшилось. В отдельных случаях возникало неудовольствие излишней строгостью имперских чиновников; и если случалось, что граница закрыта из-за беспорядков на мусульманской стороне, западные пилигримы, чье путешествие вынужденно прерывалось, всегда выражали свой протест. Однако в целом всех пилигримов — и простолюдинов, и магнатов — встречали доброжелательно. Правда, иногда благоверные путешественники пытались стащить те реликвии, которые нельзя было купить: похищение мощей Святителя Николая из Мирр жителями Бари едва не разожгло войну. Некоторые пилигримы получали бесценные подарки: когда епископ Лангрский определенно и неоднократно высказал свое восхищение частицей мощей Св. Маманта [рукой святого], которая сохранялась среди других реликвий в императорском дворце Константинополя, император Михаил VII, хотя не без колебаний, подарил ему эту частицу. Также и множество греков посещали в качестве паломников Рим, где были погребены Св. апостолы Петр и Павел. Когда Гвискард искал грека для задуманного им поставления лжеимператора Михаила, он попросту послал к апостольской гробнице, зная, что там можно найти кого-нибудь подходящего.
В описываемое время при императорском дворе жили многие латинские посланцы, так что религиозные предметы иногда бывали и темой дружеских бесед. Из византийцев также немногие воспринимали эти диспуты серьезно. Пселл, известнейший интеллектуал того времени, упоминает несогласие с латинянами дважды в сохранившихся произведениях: однажды он формулирует учение о пентархии и однажды в своей речи на погребение Керулария он одобряет стойкость почившего патриарха в его борьбе с лжеучениями латинян, в особенности с их добавлениями к Символу веры [Михаил Пселл, письмо Керуларию в vol. V, с. 509 речь на погребение: там же, vol. IV, с. 348.]. Отчасти под его влиянием расстроились переговоры Михаила VII с папами. Однако, когда в правление Константина X грузинский святой Георгий Агиорит посетил Константинополь, император принял его в присутствии многих собравшихся, в том числе и латинян, и спросил его, что он думает относительно литургического хлеба. Ответ святого был очень деликатным: греки правы, когда они употребляют квасный хлеб как антиаполлинарский символ. Греческая церковь уже столько раз впадала в ересь, что ей следует быть осторожной с символами. Римская церковь, однако, никогда не отклонялась от пути православия, так что ей нет надобности употреблять символ — дрожжи. Биограф этого святого уверяет, что латиняне пришли в восторг, поскольку до тех пор они не знали, как обосновать свой обычай [Peeters. ‘Vie de S. Georges I’Hagiorite’, Analecta Bollandina, vol. XXXVI—XXXVII,].
Очень мало известно об отношении к этому вопросу других патриархов, кроме Петра Антиохийского. Его преемник Феодосий III, хотя и был близким другом Керулария, как кажется, ничего не предпринял против латинян, В самом деле, мы знаем, что он угрожал рассказать четырем другим патриархам о грузинском царе, поведение которого он не одобрял; из этого следует, что он верил в нерушимую пентархию, где Рим был всего лишь одним из ее членов. В Александрийской церкви мы знаем лишь имена ее патриархов, но кажется, что они находились в общении с папой, по крайней мере до середины XI в. [Керуларий жаловался Петру Антиохийскому, что в Александрии все еще поминают папу и что патриарх допускает азимитов (М. Р. G., vol. СХХ, кол. 787—790). Других свидетельств о делах в Александрии у нас нет.]. У Иерусалимской церкви было особое положение. Византия находилась в прекрасных отношениях с фатимидскими халифами, которые владели Палестиной до победы сельджуков. Роману III по договору было даровано право вновь отстроить Церковь Гроба Господня, сожженную безумным халифом Хакимом, а Константин X это осуществил. Во времена Феодоры греческим церквам там были приданы чиновники, собиравшие с пилигримов пошлину в пользу этих церквей. Патриарх был неизменно греком, если не по рождению, то по образованию, так что в главных храмах служили византийскую литургию, хотя в деревнях служили по-арабски.
Одновременно Иерусалим был тесно связан с Западом. Паломничество исключительно возросло, так что патриарх воздерживался от поступков, которые могли бы оскорбить многочисленных приезжих с Запада и уменьшить, следовательно, количество даров и пожертвований, приносимых к иерусалимским святыням. На территории юрисдикции Иерусалимского патриарха в Палестине находилось несколько латинских поселений, но он не мог принудить их отказаться от латинской служебной традиции. Возможно, поэтому в его диптихах поминался папа, и, конечно, ни один пилигрим и ре думал, будто между ними и Иерусалимским патриархом была схизма [Михель не находит доказательств разрыва между Иерусалимом и Римом.]. Когда же в конце века набеги сельджуков сделали жизнь патриарха слишком беспокойной, он удалился в Константинополь, сохраняя, впрочем, и в новом положении особые отношения с Западом. Поэтому, когда в 1083 г. император Алексей затеял переговоры о мире с норманнами, он выбрал в посредники Евфимия Иерусалимского, зная, что норманны отнесутся с уважением к его сану.
Русская церковь зависела от Константинопольской. К середине XI в. глава Русской церкви, митрополит Киевский, был греком, назначенным Константинопольским патриархом. Такое положение вещей устраивало русских, поскольку назначение русского не позволило бы владыке быть вполне в стороне от интриг и междоусобиц русской политики того времени. Так что Русская церковь находилась под водительством Константинопольской; иногда, впрочем, ее епископы заходили в своих поступках дальше патриарха, поскольку сдерживающая рука императора была далеко. Так Иоанн II, Киевский митрополит с 1077 г., получил спустя 8 лет послание от антипапы Жильбера Равеннского с просьбой о поддержке и признании. Жильбер, казалось, был разочарован тем, что его не признали в Константинополе, и надеялся на поддержку Иоанна. В своем ответе Иоанн обращается к нему как к папе, но называет его лишь святейшим и преподобным братом. Ему как папе Иоанн выражает свою печаль по поводу того, что Святейший престол уклонился от вероучения семи Вселенских соборов, которое Рим первый прежде поддерживал. Иоанн упоминает опресноки, четыре уклонения от истинной практики Великого Поста и Крещения, осужденных не Керуларием, а Фотием, и наконец пишет о Filioque. За исключением вопроса об азимитах, он в остальном ссылается на труды Фотия. Иоанн настойчиво советует Жильберу послать легатов в Константинополь и провозгласить свое возвращение к практике истинного служения. Впрочем, письмо его написано с дружеской искренностью, и он просит у своего брата прощения, если тот найдет здесь грубость. В правоте же своей он нисколько не сомневается.
Однако Жильбер в своем демарше в Константинополь не последовал этим советам и не получил там поддержки. Вскоре после этого один из паствы Иоанна спросил его о том, как следует русскому христианину относиться к еврею или латинянину. Что касается латинян, то Иоанн заявил, что не следует общаться с азимитами и с теми, кто не повинуется каноническим правилам о посте. Верный, однако, может принять участие в празднике вместе с латинянами, чтобы не возбуждать враждебности или отчуждения, потому что таковые были бы еще большим злом. Он высказался против браков с азимитами, потому что пришлось бы причащаться вместе с ними. В особенности русские князья не должны выдавать своих дочерей за таких людей, и в этом Иоанн пошел дальше, чем кто бы то ни было доселе в Константинополе. Он явно страшился латинского влияния на Руси, которое могло бы просочиться через посредство подобных браков. В Константинополе такой опасности не было. Княжеские роды на Руси восходили к скандинавам, и многие русские княжны получили латинских мужей. Так, императрица — жена Генриха IV — была русской, и, несмотря на запрещение митрополита Иоанна, заключение таких браков продолжалось. Он, кажется, полагал, что подобной проблемы не встанет, если латинянка выйдет замуж за русского князя, поскольку она примет веру мужа [Иоанновы «Канонические ответы монаху Джеймсу» опубликованы у Павлова, приложение № 22 к Трудам Российской императорской академии наук № 5.].
Примирение императора Алексея с папой Урбаном не было популярно в Константинополе, где воцарилось устойчиво враждебное отношение к Риму после отлучения Григорием VII императора, а также в связи с римской политикой натравливания норманнов на империю. Несколько иной была позиция императора. Около 1090 г. константинопольский дьякон Николай в надежде получить Болгарское епископство написал архиепископу Охридскому, главе болгарской церкви, с просьбой вынести определение относительно заблуждений латинян, которые, по его мнению, прямо ведут к схизме. Архиепископом болгарским в то время был Феофилакт, один из выдающихся богословов своего времени. По происхождению грек с острова Эвбея, он был любимым учеником Пселла в Константинопольском университете; затем он был приглашен наставником к Михаилу VII, сыну Константина.
К несчастью для него, его друг патриарх Николай III, имевший высокое мнение о его способностях, поручил ему управление Болгарской церковью. Пост сам по себе важный вынудил его, однако, поселиться в маленьком городке в глубине Македонии. Там он оставался до конца жизни и сильно тосковал о библиотеках и аудиториях столицы; оттуда он писал беспрерывно письма своим многочисленным друзьям. Феофилакт был потрясен тоном полученного письма и посоветовал в своем пространном, тщательно продуманном письме проявлять больше милосердия. Ответ написан витиевато, как это было модно в то время, однако аргументы приведены ясные и определенные. Перечисляя обычные обвинения против латинян: что они неверно определяют время поста, что они едят удавленину, что чин венчания и крещения у них отличается от греческого, он не считает это серьезными нарушениями. Ему казалось смешным считать неправоверными латинских пресвитеров только за то, что они бреют бороды, носят золотые кольца с каменьями и облачения из многоцветного шелка, а также что они преклоняют колена перед престолом, а не кланяются. Ему казалось простительным и то, что они настаивают на целибате священников. Если все эти обычаи проистекают из подлинного благочестия и при условии взаимотерпимости, то о чем беспокоиться? Даже в вопросе об употреблении опресноков нет прямых указаний ни в Писании, ни в постановлениях семи Вселенских соборов. Сам Феофилакт считает, что употребление квасного хлеба символически более уместно; однако здесь дело в традиции, а не в предписании богословов. Практика поститься по субботам нигде не засвидетельствована ни у апостолов, ни у Отцов Церкви, однако в то же время никем она не объявлялась как неправоверная. Он замечает затем, что и у его соотечественников есть сомнительные обычаи; затем весьма красноречиво и с большой горечью пишет о том, что византийцы стали узколобы, ищут пороки в других и со страстью их порицают, сами же упрямо отказываются признать, что и они могут ошибаться.
По его мнению, только два спорных вопроса, если об этом не позаботятся, могут привести к схизме. Во-первых, прибавление Filioque к Никейскому Символу веры. Феофилакт считал, что негоже латинянам (да и опасно) собственной волей делать дополнения к Символу веры, утвержденному Вселенским собором как общее кредо всех христиан. Такое действие легко может привести к схизме. Он полагал также это добавление неверным и с богословской точки зрения по причинам, которые им приводятся, впрочем, подчеркнуто как его личное мнение. Даже в этом вопросе не следует увлекаться критикой: недоумение проистекает, как ему кажется, в немалой степени из-за бедности латинского языка богословов. Одно слово procedere, например, берет на себя роль четырех греческих слов, с их отдельными оттенками смысла [Латиняне употребляют procedere вместо греч, εκπορευεσθαι, κεισθαι, διαδίσαι, προβάλλειν.]. Соответственно латинское богословие оказывается более грубым, чем греческое, так что, если они решились вставить это слово для своих собственных целей эгзегетики, здесь нет большой беды, покуда они помнят, что оно отсутствует в Символе веры всего христианского мира. Т. е., покуда латиняне не агрессивны, милосердие, икономия Восточной церкви должны быть проявлены по отношению к их учению.
Но удержатся ли они от агрессивности? Феофилакт деликатно затрагивает апостольские притязания папы как преемника Петра. В других своих работах он охотно признает за римским престолом его законное первенство. Однако в этом послании он ясно заявляет, что никогда не признает правоту учения или практики только потому, что они признаются таковыми с папского престола, даже если папа заявит, что он говорит голосом самого Св. апостола Петра и будет потрясать ключами от Рая у нас перед носом. Оскорбительно для апостола Петра манипулировать его авторитетом, предлагая учение, не одобренное церковным собором; однако для благополучного исхода нужно лишь, чтобы предложение папы одобрил собор.
Ясно, что для Феофилакта Римская и Константинопольская церкви не были в схизме; да он и не видел причин для возникновения схизмы, если только одна церковь не будет вмешиваться в дела другой, а папство не попытается руководить восточными патриархами. К несчастью, второе условие было трудно исполнимым, принимая во внимание характер реформированного папства.
Феофилакт с его высокой репутацией благочестивого ученого пользовался большим влиянием, так что образованное общество Константинополя, особенно при императорском дворе, по-видимому, разделяло его взгляды. Однако среди пресвистеров, даже самых умеренных, ощущается некоторое сопротивление его призывам к совершенной терпимости даже по вопросу об опресноках, тем более что латиняне были готовы вступить в спор по этому вопросу. Один из них, по имени Лаик, опубликовал произведение с нападками на восточную проазимитскую традицию, и эти нападки побудили патриарха Иерусалимского Симеона II также взяться за перо. До тех пор Иерусалимская церковь держалась в стороне от споров, и Симеон не был врагом латинян. Он сердечно принимал пилигримов, и эта его черта отложилась в западной традиции в виде легенды о его беседе с Петром Отшельником. Однако жил он в тревожное время. В правление его предшественника Евфимия турки отняли Палестину у Фатимидов, и кровопролитная война продолжалась до тех пор, пока турецкий принц Орток не восстановил порядок. Поражение Фатимидов означало для византийцев утрату их преимуществ в Иерусалиме. Около 1080 г. до монахов Черной горы дошел слух, что принадлежавший исключительно им храм Голгофы захватили латиняне. Также и армяне усилили свое влияние во Святом Граде, причем у армян тоже употреблялись опресноки [Важно заметить, что в отличие от греческого армянский патриарх Иерусалима не помышлял о том, чтобы покинуть этот город вплоть до осады Иерусалима крестоносцами. Египетский визирь аль-Афдаль, будучи армянином-ренегатом, всегда отдавал предпочтение своим бывшим единоверцам.]. Патриархат терпимо относился к различиям церковной традиции, однако Лаик, который, возможно, был амальфитянином, имел некоторые связи с латинянами в Иерусалиме, так что, узнав о вызове, брошенном практике Византийской церкви на ее собственной территории, он призвал патриарха к ответу. Подобно Евфимию, Симеон провел несколько лет в Константинополе. Он был там в 1086 г., но вернулся в Иерусалим до 1090 г. Возможно, именно в Константинополе он написал свой небольшой трактат. Мягкий и куртуазный по изложению, этот трактат не выдвинул никаких новых аргументов, хотя Симеон не обинуясь высказался в нем против употребления опресноков. Никакого милосердия по отношению к этому отклонению от истины он не собирался проявлять [Лейб сомневается в авторстве Симеона, поскольку настоящий трактат появился как ответ на произведение Бруни из Сеньи ок. 1108 г. Однако Михель доказывает, что у Бруно мы имеем плагиат более раннего трактата Лайка, на чью действительно работу отвечал Симеон.].
На Западе папа Урбан прикладывал все силы к сохранению мира и взаимопонимания. Насколько было возможно, он избегал всех спорных вопросов и никогда не заявлял прямо своих претензий на превосходство над восточными церквами. Однако его друг Ансельм, архиепископ Кентерберийский, взял на себя бремя диспута и занял позицию, сходную с позицией Феофилакта. Озлобление времен кардинала Гумберта, казалось, было забыто. В 1098 г. папа созывает в Бари собор с целью объединения греческих церквей южной Италии и Сицилии с латинскими церквами других провинций. По богослужебным вопросам не встретилось больших затруднений: грекам прямо разрешалось держаться их литургии и других особенностей вплоть до употребления квасного хлеба. Однако последние выразили протест против добавлений к Символу веры, и проведенная по этому вопросу папой дискуссия их совершенно не удовлетворила. Ансельм, высланный в то время из Англии, сопровождал папу и по его просьбе обратился к собору. Его речь была совершенна по убедительности и выдержанности аргументов. Он, признавая наличие некоторых разногласий между Восточной и Западной идеей Троицы и примыкая к западной точке зрения, продемонстрировал, что Исхождение Св. Духа от Сына логически удовлетворяет этой позиции. Здесь не было ничего нового, это было всего лишь учение, непосредственно связанное с латинской интерпретацией Символа веры. Он заверил греков в том, что латиняне свято чтут Никейский Символ, и если они и прибавили немного, без совета с восточными церквами, то только для прояснения учительного смысла Символа. Это было все равно что сказать: грекам нет нужды ничего добавлять к Символу, но они не должны осуждать это у других. Греки были удовлетворены, тем более что на соборе был причислен к лику святых грек Николай Паломник.
Вскоре после этих событий епископ Наумбергский обратился к Ансельму с вопросом об ошибках греков. Ансельм отправил послание с четким изложением своих взглядов. Подобно Феофилакту, он не видел причин, почему бы существующие разногласия должны были привести к схизме. Единственное, что он считал серьезным, так это дело с Filioque. Он усматривал причину расхождений во взгляде на природу Самой Троицы, поскольку греки и латиняне придерживались фундаментально разных взглядов, причем греческий подход представляется ему ложным, так что, он думает, у греков нет права возражать против добавления Filioque. Однако расхождение не так велико, чтобы идти из-за него на разрыв. Он особенно подчеркивает, что греки — братья во Христе, а не еретики. Во всем послании нет ни одного слова, оскорбительного для грека. Однако в нем не говорится и о превосходстве папы [St. Anselm of Canterbury. De Azymo et Fermento (письмо Вальраму), М. P. L., vol. CLVIII, De Fide Trinitatis, De Sancti Spiritus Processione.].
Ясно, что на закате XI в. ни в Риме, ни в Константинополе не считали, что между Восточной и Западной церквами произошел раскол. И если бы деликатность, сдержанность и терпимость папы и императора, а также архиепископов Охридского и Кентерберийского продолжали жить и в их наследниках и преемниках, все могло бы кончиться благополучно. К сожалению, еще до того, как Ансельм написал свой трактат, спорный вопрос был поднят опять и в весьма опасной форме. По жестокой иронии политика миротворца Урбана, стремившегося усилить связь между церквами, осложнила отношения и наконец породила раскол.
Стивен Рансимен
