Итак, 29 марта 1098 г. Стефан Шартрский продиктовал капеллану Александру письмо для своей жены и, когда Александр написал письмо, собственноручно добавил в конце весьма выразительный постскриптум: «…Конечно, немного, дражайшая, я тебе пишу о многом, а так как выразить тебе не в состоянии, что на душе, дражайшая, поручаю тебе, чтобы ты хорошо вела дела свои и обширные земли свои содержала в порядке и со своими детьми и людьми с честью, как подобает, обращалась, ведь скоро, как только смогу, та меня увидишь…» [Epistulae ac chartae… S. 152.]. Последняя фраза означает, если она вообще что-либо означает, что Стефан уже подумывал о том, как оставить армию крестоносцев. Два месяца разделяет написание этого письма и уход Стефана из лагеря. В течение этих двух месяцев Стефан мог в любой момент покинуть крестоносцев, но, видимо, он чего-то ждал. Чего же? Стефан покинул армию 2 июня 1098 г., за день до взятия Антиохии [Fulcherii Carnotensis. Lib. I. Cap. XVI, 7.]. Знал ли граф о переговорах Боэмунда с воином Фирузом, готовившимся сдать город? Думается, что вряд ли. Норманны были настроены крайне враждебно по отношению к сторонникам византийского императора и вряд ли сочли нужным ввести Стефана в курс дела. Более вероятно, что отъезд графа Блуа в этот день был итогом ранее продуманного плана, на который он намекал еще в письме Адели два месяца назад. По всей вероятности, Стефан, задумав покинуть лагерь крестоносцев, ждал удобного случая, чтобы уйти из армии как можно изящнее. 2 июня, неожиданно заболев, граф Шартрский удалился в соседний порт Александретту, к северу от Антиохии, и, видимо, готовился к дальнейшему бегству [Ibid.].
Хронисты крестовых походов расходятся в оценке поступка графа. Фульхерий Шартрский не одобряет его и считает виновным [Ibid. P. 228.]; Альберт Аахенский признается, что не в состоянии объяснить его поступок, но добавляет, что причиной бегства была болезнь [Alberti Aquensis. P. 398.]. Раймунд Ажильский и Аноним приписывают поступок графа трусости [Raimundi de Aguilers Historia Francorum qui ceperunt Hierusalem // RHC Occ. T. III. P. 140.]. Аноним настроен крайне враждебно. Он считает, что граф симулировал болезнь, чтобы позорно [«turpiter»] сбежать из-под Антиохии. Рауль Каэнский просто говорит, что Стефану Шартрскому все надоело [Radulfi Cadomensis. P 649.]. Лишь Гвиберт Ножанский составляет исключение. Он оправдывает его как человека мудрого и щедрого, а для оправдания бегства из Антиохии называет такой аргумент — граф решил пощадить своих людей [«humana tactus cogitatione» [Guiberti… Novigenti. P. 148.].
В ночь бегства графа Блуа из армии крестоносцев Боэмунд и его войска обеспечили свободный вход в город, а 3 июня весь город был в руках крестоносцев. Этот триумф оказался, однако, кратковременным. 5 июня армия атабека Мосула Кербоги уже стояла под стенами города. Слухи об этих событиях достигли Александретты. Аноним заявляет, что крестоносцы в Антиохии ждали день ото дня помощи Стефана Шартрского [Anonyme. Narratio XXVII.]. С возмущением хронист рассказывает, что Стефан произвел рекогносцировку ситуации в Антиохии и когда с близлежащей горы увидел, что армия Кербоги во много раз превышает его небольшой отряд [Ibid.], предпочел отправиться к Константинополю [Ibid.]. Аноним категорично обвиняет Стефана в трусости и постыдном бегстве. На самом деле поведение Стефана трудно объяснимо и даже загадочно. Конечно, он чувствовал острую тоску по дому, но вряд ли знал о том, что осада близится к концу. Уходя, он оставлял под Антиохией брата своей жены — герцога Нормандии Роберта. Осложнило ли это обстоятельство его взаимоотношения с женой? Об этом ничего неизвестно, как неизвестно и о мотивах его бегства. Вероятно, сказалась общая усталость, перенесенные под Антиохией трудности. Хронисты в ярких красках рассказывают о несчастьях крестоносцев. Стефан явно чувствовал острую усталость от затянувшейся осады. Кроме того, отношения между ревнивыми предводителями крестоносцев были изначально крайне напряженными. Несомненно, в уходе графа Шартрского были заинтересованы норманны, не скрывавшие своей вражды по отношению к византийской партии. Отношения в стане крестоносцев были сложными и натянутыми, и это не последнее обстоятельство, повлиявшее на решение Стефана покинуть лагерь под Антиохией. И, может быть, устав от вечных распрей между Боэмундом Тарентским и Раймундом Тулузским, граф решил удалиться в Александретту, предоставив Боэмунду возможность реализовать свои амбициозные планы.
Как видим, невозможно однозначно судить о мотивах поведения Стефана, так как сведения, которыми мы располагаем, достаточно скудны. Так что поведение графа остается для нас загадкой, и мы вряд ли сможем когда-нибудь дать определенный – ответ на вопрос о том, почему граф Шартрский в этот трудный для армии крестоносцев момент покинул лагерь под Антиохией.
Итак, граф Шартрский отправился назад в Константинополь. По пути, в Малой Азии неподалеку от г. Филомелиум он встретился с армией византийского императора, направлявшейся на помощь крестоносцам. Еще весьма живо было его чувство восхищения императором. Он известил Алексея Комнина о том, что произошло, — об осаде Антиохии Кербогой, о том, что, по его весьма вероятным предположениям, Антиохия уже пала, а крестоносцы взяты в плен или перебиты и что иного исхода событий трудно ожидать. Император был потрясен. Он находился вдали от своей столицы, линии его коммуникаций и снабжения были уже достаточно растянуты, продвигаться далее в глубь вражеской территории было бы безумием. Он приказал армии поворачивать обратно к Константинополю. Стефан сопровождал его в этом походе [Ibid.]. Достигнув византийской столицы, граф Блуа через некоторое время отправился через Италию домой. Так окончился его поход в Святую Землю.
Вернувшегося во Францию Стефана Шартрского встретили холодно и враждебно. Современники рассматривали его как ренегата, оставившего войско рыцарей Христовых в критический момент, как крестоносца, не выполнившего обет крестового похода. Папа Урбан II объявил об отлучении от церкви всех тех крестоносцев, кто покинул ряды армии, не дойдя до Иерусалима [Orderjeus Vitalis. Lib. X.]. Легат крестового похода епископ Адемар де Пюи, патриарх иерусалимский Симеон и другие епископы обличали крестоносцев-ренегатов еще до того, как Стефан покинул Сирию. Они также подвергались церковному отлучению [Epistula Simeonis patriarchal Hierosolymitani Hademar de Podio S. Mariae episcopi ad fide les partium Septentrionis // Epistulae ac chartae… S. 142.]. Но хуже всего, что, судя по словам Ордерика Виталия, жена Стефана Адель обвинила его в трусости и всячески поносила, и ее голос звучал едва ли не громче всех в общем хоре недовольных. Дочь славного завоевателя не могла смириться с мыслью, что ее супруг не выполнил обет крестового похода. Подобно героине романа Кретьена де Труа Эрек и Энида, она часто напоминала ему о его славной молодости и убеждала в необходимости вновь отправиться в крестовый поход. Впрочем, передадим слово Ордерику Виталию: «Она говорила ему: “Вспомни о рвении, которым ты был известен в молодости, и возьми оружие славного рыцарства ради спасения многих, так, чтобы во всем мире возликовали христиане, а участью язычников были бы страх и публичное ниспровержение их нечестивого закона… Это и много подобного говорила своему мужу женщина умная и энергичная [«mulier sagax et animosa»], но он, зная об опасностях и трудностях, страшился вновь ступить на путь суровых испытаний» [Ordericus Vitalis. Lib. X, Cap. 20. P. 322-325].
Жизнь Стефана дома была полна упреков и порицаний и далека от той идиллии, о которой он мечтал в одиночестве в антиохийском лагере. Не прошло и нескольких месяцев, как Святая Земля со всеми ее тяготами и невзгодами стала казаться графу местом более приятным и спокойным, чем Шартр и Блуа и все его триста замков вместе взятых. Когда до Европы дошли слухи о взятии Иерусалима, Стефан начал планировать новый поход в Святую Землю. Теперь он мог бы выполнить обет крестового похода в более мирной обстановке. Так он мог бы освободиться и от тяготевшего над ним церковного отлучения. Ордерик Виталий не случайно говорит о том, что многих заставил пойти в поход страх церковного отлучения [«terror apostopicae maledictionis»] [Ibid. P. 322.].
Хотя папа отлучил от церкви всех рыцарей, не дошедших до Иерусалима, все же неизвестно, подвергся ли граф персонально такому наказанию. Известно лишь то, что уже ранней весной 1101 г. Стефан присоединился к новой экспедиции в Святую Землю [Futcherii Carnotensis. Lib II. Cap. XV, 1.]. Если Стефан и написал какие-то письма из второй своей экспедиции, то они не дошли до нас. О его участии в походе известно лишь из отрывочных сведений современных писателей, особенно из хроники Альберта Аахенского. Уже весной 1101 г. он был в Константинополе. По повелению Алексея Комнина предводителями похода были назначены Стефан Шартрский и Раймунд Тулузский. Оба приняли решение отправиться в Святую Землю по испытанному ими в 1097-1098 гг. пути, но большая часть войска их не поддержала [Alberti Aquensis. P. 563.].
В начале июня армия покинула Никомедию и отправилась к Анкаре. 23 июня они успешно взяли Анкару и вернули ее грекам. Затем армия заблудилась. После почти шести недель блужданий в Малой Азии крестоносцы неожиданно столкнулись с огромной турецкой армией [Ibid. P. 564-567.]. 5 августа началась паника в рядах крестоносцев, многие дезертировали. Ситуацию усугубило бегство одного из самых главных предводителей крестоносцев» Раймунда Тулузского, покинувшего лагерь вместе с византийскими войсками. Большая часть крестоносцев была перебита турками, и лишь небольшая часть армии под руководством Стефана Шартрского вновь собралась в Константинополе [Ibid. P. 567.]. Поздней осенью 1101 г. они уже отправлялись на кораблях в Сирию. В начале 1102 г. Стефан Блуа и другие высадились в порту Сен-Симеон, где их приветствовал Танкред [Ibid. P. 582.]. Оттуда они прибыли в Иерусалим [Fulcherii Carnotensis. P. 435.], где были приняты патриархом и королем.
Здесь, в святом городе Стефан Шартрский мог наконец-то почувствовать, что он выполнил обет крестового похода. С сознанием выполненного долга Стефан собирался отправиться в Европу, но ветрами его корабль отнесло к Яффе, и он вновь оказался в Иерусалимском королевстве [Ibid.]. По просьбе короля государства крестоносцев он вынужден был принять участие в его египетской кампании. Многие крестоносцы поспешили вернуться домой. Вернулся Гильом Аквитанский, Раймунд Тулузский и другие предводители крестоносной армии. «Стефан же Блуаский и многие другие во имя любви к Христу задержались в Иудее и решили свой воинский дух, свою храбрость и честность выказать Богу, и были готовы сражаться с королем Вавилона, который, как они знали, приближается с неисчислимыми войсками» [Ordericus Vitalis. Vol. V. P. 342.]. Видимо, желая искупить свою вину, Стефан решил принять участие в военных действиях. 17 мая 1102 г. часть армии была послана к Яффе, где происходили сражения, а часть — к Рамле. Эмир Аскалона неожиданно напал на Рамлу, и король решил отступать к Иерусалиму. Он послал к патриарху гонцов с просьбой о помощи крестоносцам под Рамлой, ибо там, по его словам, гибнут люди — «славный герой граф Стефан Блуаский», «Вальтер Неимущий и его брат Симеон и другие ревностные помощники Рамлы становятся мучениками Христа и вынудили меня покинуть их, чтобы я мог придать силу вам и другим нашим братьям последовать их примеру», — сообщил король крестоносцам [Ibid. P.344.]. Увы! — помощь пришла слишком поздно. В битве при Аскалоне 19 мая 1102 г. Стефан был схвачен мусульманами и, по всей видимости, обезглавлен [Fulcherii Carnotensis. Lib. II. Cap. XIX, 4: «…occisus est enim Stephanus Blesensis, vir prudens et nobilis…»].
Что же произошло с семьей Стефана после его смерти? Несомненно, мученическая смерть и поведение идеального крестоносца повысили статус семьи. Возможно, это удовлетворило и Адель. После смерти Стефана она раздала большие дары церквам, дабы церковные прелаты служили мессы за упокой ее мужа. Сама она намного пережила его и все эти годы не знала отдыха, занимаясь бурной деятельностью. Вначале она была регентшей при своих сыновьях и правила от их имени. Много сил она посвящала благотворительной деятельности и раздавала пожалования церквам и монастырям [Dictionnaire d’histoire… Col. 525-527]. Она основала приорство св. Иоанна Крестителя, реформировала монастырь св. Мартина в Шартре [Ibid. Col. 526.]. Поддерживая дружеские отношения с католическими прелатами, она тем не менее не побоялась вступить в открытый конфликт с одним из самых влиятельных представителей церкви. Ивом Шартрским. Как известно, в 1096 г. Стефан Шартрский отказался в пользу клира от взиманий поборов с епископских земель и обещал больше никогда не требовать их от шартрских епископов.
Несмотря на благочестие, Адель не могла смириться с существенным сокращением своих доходов и вступила в открытый конфликт с епископом. Конечно, ее беспокоили прежде всего интересы семьи, будущее детей. Графиня несколько раз нарушила данное Стефаном обещание, и Ив Шартрский со всей суровостью напомнил ей об этом. Отношения их настолько осложнились, что в 1199 г. Ив Шартрский поговаривал об интердикте. Энергичная и волевая графиня сумела, однако, разрешить конфликт в свою пользу. Церковный капитул уступил ее многочисленным просьбам, и уже в следующем году папа Пасхалий II призывал к миру шартрских клириков [Ibid. Col. 527.].
Адель поддерживала дружеские контакты со многими влиятельными клириками своего времени. Известный церковный прелат и писатель Хильдеберт Майнцский находился с ней в дружеской переписке. Сохранилось несколько его писем ~ еще одно свидетельство бурной социальной активности графини. В одном из писем [Patrologiae cursus completus. Series latina. P„ 1854. T. CLXXI. Col. 149-150.] епископ хвалит графиню за то, что она прекрасно справляется с делами управления обширным хозяйством и при этом проявляет заботу о церкви. Он хвалит ее за благоразумие [«prudentia»], мягкость [«clementia»], которые она проявила в отсутствие мужа [«ab absente manto»]. Он надеется, что не будет необходимости помогать ей «ненадежными советами» [«nес precariis consiliis necesse te adjuvari»]. B 1105 r. графиня Шартрская принимает y себя св. Ансельма Кентерберийского, находившегося в ссоре с ее братом — английским королем Генрихом I. Она желает примирить враждующие стороны и оказывает св. Ансельму щедрый прием. Адель вмешивается даже в политическую борьбу. В те же годы она неоднократно обращалась к королю Людовику VI с просьбой помочь в борьбе против сеньоров Ле Пюизе — известных мятежных феодалов, часто восстававших против короля [Dictionnaire d’histoire… Col. 527.].
Но не только административными и хозяйственными делами очерчивается круг занятий знатной графини. Она находит время и для того, чтобы увлекаться литературой и сочинять стихи. Сохранилась очень выразительная эпитафия, принадлежащая, видимо, перу Адель [Patrologiae… Col. 1394.]. Эпитафия написана в грустном меланхолическом тоне. Вероятно, в это время энергичная графиня все чаще обращается мыслями к Богу и как бы подводит итоги мирской жизни. Современники писали о том, что Адель страстно желала покинуть мир и даже подумывала о том, чтобы отправиться в Святую Землю. Скорее всего, в это время она часто вспоминала о своем покойном супруге. К этому времени подросли дети, отпала необходимость управлять землями от их имени, а графиня многочисленными пожалованиями церкви замолила грехи.
Может быть, об этом периоде ее жизни лучше всего рассказал все тот же Ордерик Виталий. Она начала, как он говорит, глубоко размышлять [«medullitus meditan coepit»] о временах мрачной смерти. И «так как от многих богатств и наслаждений проистекает обилие грехов, которые марают души и их убивают, она по своей воле оставила сомнительные соблазны мира/ напыщенную спесь, стала монахиней в Марсиньи со строгим клюнийским уставом, служа богу Саваофу» [Ibid. Col. 799.]. Церковные прелаты приветствовали ее поступок. Хильдеберт Майнцский послал ей теплое письмо, где поздравлял ее с постригом в монахини и подчеркивал, что, приняв это решение, она еще более выросла в его глазах: «Невеста Господа — моя госпожа» [«Sponsa Domini mea domina est»]. В клюнийском монастыре графиня Шартрская кончила свои дни в 1137 г., пережив своего мужа на 35 лет.
История взаимоотношений Стефана Шартрского и его супруги — уникальный факт истории крестовых походов. Драматическая судьба Стефана Шартрского как в фокусе отражает присущие эпохи крестовых походов общественные и семейные коллизии, конфликт частных и общественных интересов. Граф Шартрский в своих действиях отступил от того крестоносного идеала, на который ориентировала общество церковь в буллах и декретах. Его поведение резко расходилось с теми нормами, которые предписывала рыцарю-крестоносцу церковная мораль. Ведь давая паломнический обет, рыцарь становился рыцарем Христовым [miles Christi], он как бы переставал быть частным лицом; спиритуальные ценности — защита Святой Земли, отвоевание христианских святынь — должны были бьггь для него выше земных интересов.
Церковный идеал крестоносца наиболее полно отражен в памятниках канонического права. В постановлениях церковных соборов и папских буллах утверждался примат спиритуальных ценностей над семейными интересами. Этот идеал разделяли и церковь, и светское общество. Не только в памятниках канонического права, но и в поэзии утверждались высшие христианские ценности. В поэтических произведениях того времени часто описывается состояние принявших крест рыцарей, переживавших сложный душевный конфликт между чувствами к семье и супруге и необходимостью выполнить обет крестового похода. И в рыцарских песнях крестоносец жертвует личными привязанностями ради исполнения обета. И хотя поэты и трубадуры XII-XIÍI вв. не отражали, конечно, общественное мнение своей эпохи, их сочинения, предназначенные для весьма широкой аудитории, несомненно, свидетельствуют об отношении светского общества к крестоносному движению. Литературоведы уже проводили целый ряд параллелей между проповедями крестового похода и сочинениями трубадуров [Wolfram G. Kreuzzugspredigt und Kreuzzugslied // Zeitschrift fur Deutsches Altertum und deutsche Literatur. 1886. XXX. S. 89-132.]. В папских документах часто раздаются жалобы на не выполнивших обет крестоносцев, и рыцарские песни и миннезанг как эхо повторяют эти ламентации церковных прелатов. Обет крестового похода в литературных сочинениях также рисуется как христианский долг и высшая цель крестоносца. Таковы были господствовавшие в обществе умонастроения.
Итак , в противоположность общественным и церковным идеалам Стефан Шартрский выбрал не votum peregrinationis, а семейные узы; не любовь небесную, а любовь земную, тем самым пренебрег мнением общества. Но неординарность ситуации Стефана Шартрского проявилась не только в том, что он поступил наперекор принятым нормам ради того, чтобы соединиться со своей семьей. Видимо, было немало крестоносцев, которые нарушили обет крестового похода. Вспомним слова Фульхерия Шартрского о том, что во время осады Антиохии многие рыцари бежали из лагеря. Стефан был одним из них, хотя, конечно, именно благодаря его высокому общественному статусу поступок этот приобрел широкую огласку. Но все же неординарной в данной ситуации была прежде всего позиция его жены и всей семьи, которая отнюдь не поддержала его действия, а, напротив, заодно с обществом и церковью вынесла ему порицание.
Семейные конфликты во время крестового похода — довольно частое явление в жизни рыцарских семей, но они обычно возникали совсем на другой почве. Экспедиция в Святую Землю требовала больших затрат [Constable G. The Financing of the Crusades in the 12-th с. // OUTREMER. Studies in the history of the Crusading Kingdom of Jerusalem presented to J. Prawer. Jerusalem 1982 P. 64.], и семья нередко протестовала против решения рыцаря уйти в крестовый поход. Чтобы ослабить влияние семьи, церковь учредила так называемую «привилегию креста», защищавшую имущественные и юридические права крестоносца и членов его семьи [Лучицкая С.И. Быт, нравы и сексуальная жизнь крестоносцев // Женщина, брак и семья до начала нового времена. М., 1993. С. 62-78.], раздавала индульгенции супругам крестоносцев и вообще стремилась смягчить враждебное отношение членов семьи к идее крестового похода. Хроники чаще всего рисуют конфликт рыцаря и его семьи, возражающей против его решения уйти в крестовый поход. На этом фоне конфликт Стефана и его семьи в высшей степени необычен. Рыцарь пренебрегает votum peregrinationis и, не дойдя до Иерусалима, возвращается домой, к семье. Семья же выступает на стороне общества и церкви, осуждая его поступок и побуждая вновь уйти в крестовый поход, чтоб искупить свою вину. Графиня Шартрская в отличие от своего супруга предпочла высшие христианские ценности семейным интересам. В этом видится необычность драмы семьи Стефана Шартрского.
Ситуация крестового похода ярко высветила своеобразные черты характеров каждого из супругов. Стефан — человек эмоциональный и даже сентиментальный. Это проявляется и в его восторженном отношении к императору, и особенно в его очень теплом и любовном отношении к жене. В то время как Стефан пишет свои письма к жене, их брак насчитывает уже 15 лет. Тем более поражает непосредственность и свежесть его чувств к Адель. Он был, несомненно, человеком слишком впечатлительным и искренним, наивным и доверчивым. Возможно, в этом и кроется причина его несчастий.
Граф Шартрский, несомненно, был верен рыцарским идеалам и потому принял решение участвовать в крестовом походе. Но судьба Стефана сложилась трагически. Несчастья преследовали его с самого начала. В первом походе — кораблекрушение, неудачная осада Антиохии, болезнь. Во втором походе — неудачные действия крестоносцев, сложные отношения в армии. Даже ветер оказался непопутным для Стефана Шартрского, и ему так и не удалось добраться домой. Ход событий показывает, что Стефан не всегда мог дать трезвую оценку людям и событиям, ему не всегда хватало остроты суждений. Видимо, будучи человеком образованным и, как говорят современники, отличавшимся большими знаниями, он был в меньшей степени способен к решительным действиям и в военной ситуации был склонен действовать в соответствии с принципами гуманности, а не по соображениям стратегии. Вполне возможно, что именно поэтому он не выступил в бой под Антиохией против Кербоги, как это отмечал еще хронист Гвиберт Ножанский. Будучи человеком чувствительным и сильно привязанным к своему семейству, он не мог поступиться чувствами ради высшего крестоносного идеала. Интересы семейной жизни он ставил выше общественных. Но принятые в обществе нормы поведения помешали семейному счастью, и граф все же не смог соединиться со своей семьей, о чем он так мечтал в лагере под Антиохией.
Его супруга по характеру резко отличалась от него. Женщина волевая и решительная, она встала на защиту крестоносных идеалов и в осуждении поведения Стефана была на стороне общества. Обладая огромной волей и амбициями, о чем свидетельствуют и описания современников ее жизни после смерти Стефана, она, несомненно, доминировала над своим впечатлительным супругом. Уступив ее увещеваниям, он принял решение вновь отправиться в крестовый поход. Но думается, что Адель в своих действиях руководствовалась не только высшими общественными идеалами, но и соображениями семейного престижа. Ее жизнь после смерти Стефана Шартрского — яркое свидетельство того, насколько важны были для нее семейные интересы. Графиня Шартрская прекрасно понимала, насколько упал общественный статус ее супруга и ее семьи, после того как он был объявлен крестоносцем-ренегатом, не выполнившим Votum peregrinationis. Адель понимала и то, что столь пристрастное общественное осуждение поступка мужа не сулило ничего хорошего ее детям. Взвесив, видимо, эти обстоятельства, графиня Шартрская решила подвергнуть риску жизнь своего мужа ради будущего детей. Только когда Стефан заслужил мученическую смерть в Святой Земле, его семья обрела прежний статус, и его дети получили возможность достичь высокого общественного положения. И вряд ли писавший через 40 лет после разыгравшейся семейной драмы церковный писатель Ордерик Виталий сказал бы, что их дети были «величайшими среди французов» и «знатнейшими среди англичан», если бы их отец остался в памяти современников крестоносцем-ренегатом.
В сущности мы все же располагаем скудными сведениями о том, как конкретно повлияла ситуация крестового похода на отношения Стефана с близкими, прежде всего с Адель. Единственный наш источник — скупые Рассказы хронистов, наиболее красноречивый из которых, Ордерик Виталий, писал свою Церковную историю через 40 лет после описываемых событий. Но и этих сведений достаточно, чтобы понять, что в отпущенные ей 35 лет жизни после смерти мужа Адель была исключительно предана интересам своей семьи и целиком погрузилась в семейные заботы ради устройства будущего детей. Несомненно, и конфликт с Ивом Шартрским объясняется ее заботами о семейном достатке. Но ее благочестие и ревностная благотворительная деятельность свидетельствуют о том, что она очень заботилась о душе. Осознавала ли она свою косвенную вину в безвременной смерти мужа, часто ли она думала о нем? — об этом остается строить только догадки. Но факты все же говорят о том, что она, заботясь о семье и ее благосостоянии, мысленно уже простилась с мирской жизнью. И когда она выполнила свой долг перед семьей и детьми, то ушла в монастырь.
Вряд ли это решение было скороспелым и мгновенным. Совершенно очевидно, что ему предшествовали длительные и глубокие раздумья, размышления и воспоминания. Об этом свидетельствуют и ее переписка с Хильдебертом Майнцским, и ее литературное творчество. Вместе с тем ее уход в монастырь в 1122 г. был с точки зрения христианской морали естественным итогом ее деятельности на поприще благотворительности и столь же естественным продолжением семейной драмы. Знатная и богатая дама, вдова известного крестоносца, она, уходя в монастырь, совершила поступок, который, как и в свое время геройская смерть ее мужа, возвысил ее в глазах общества. Как Стефан Шартрский, по выражению Рауля Каэнского, был чуть ли не идеальным рыцарем, так и его супруга была идеальной знатной дамой. Выполнив свои обязательства перед семьей и обществом, с сознанием исполненного долга графиня Шартрская могла удалиться на покой.
Так завершилась не вполне обычная семейная драма, разыгравшаяся в эпоху Первого крестового похода, ставившую каждого человека перед выбором — частная жизнь или высокие общественные идеалы.
Лучицкая C.
Институт всеобщей истории РАН.
