О мудрейший и просвещеннейший из людей…
Те, кто беседовал с Вами и хорошо Вас
знают, высоко отзываются о Вашем уме
и благочестии, которое Вы проявляете не только
в вопросах веры, но и во всех Ваших делах.
Вас характеризуют как человека очень осмотрительного
и в то же время деятельного, с натурой простой, жизнерадостной.
Потому в Вашем характере и в Ваших привычках
я узнаю самого себя и предлагаю Вам чашу дружбы.
Император Михаил VII Роберту Гвискару
Роберту Гвискару, скакавшему из Чепрано на юг к своей новой столице Салерно в июльские дни 1080 г., жизнь, должно быть, казалась столь же богатой и сияющей, как места, по которым он проезжал. Во всех его владениях царил мир, и все враги ему покорились. Его апулийские и калабрийские вассалы зализывали свои раны. После их последнего мятежа он обошелся с ними жестче, нежели обычно, и не ожидал более бед с этой стороны. Папа и князь Капуи вели себя одинаково хорошо. Конечно, король Генрих мог появиться в Риме, как он давно грозил, но Роберт не боялся короля Генриха, который был полезен уже тем, что самим своим существованием заставлял папу держаться в надлежащих рамках. Принесенная папе присяга отнюдь не обязывала герцога бить баклуши и ожидать германскую армию, которая могла вовсе не прийти. У него имелись более важные дела, и в шестьдесят четыре года он не мог позволить себе терять время.
Роберт давно мечтал — а за последние два года его мечты оформились в конкретные планы — о большом походе объединенной армии нормандцев на Византийскую империю. Греки были его самым старым и самым упорным врагом. Он вытеснил их из Италии, но даже теперь они не сложили оружие. Все его апулийские вассалы, поднимавшие мятежи, могли рассчитывать на поддержку из Константинополя, в то время как византийская провинция Иллирия, расположенная по другую сторону Адриатического моря, служила неизменным прибежищем и сборным пунктом для всех нормандцев и лангобардов, изгнанных из Италии. Теперь среди них находился его неугомонный племянник Абеляр. Одно это, по мнению Роберта, служило достаточным поводом для карательной экспедиции, но истинные причины лежали глубже.
Фактически все владения герцога на материке были отвоеваны у греков и хранили в себе дух византийской цивилизации. В результате нормандцы внезапно и тесно соприкоснулись с языком и религией, искусством, архитектурой и другими внешними проявлениями культуры более развитой и цепкой, чем все то, с чем они сталкивались в Европе. Всегда восприимчивые К чужеземным влияниям, они немедленно откликнулись. В Апулии, где большую часть населения составляли лангобарды, и влияние, и последствия ощущались слабее, но в Калабрии, где преобладали греческие традиции, нормандские правители сохранили почти все старые административные институты и законы и с большей готовностью перенимали византийские обычаи, нежели вводили свои собственные. После того как папа Николай подтвердил его титул герцога Калабрийского, Роберт Гвискар пошел еще дальше в этом направлении и охотно представлялся новым подданным как преемник василевса, рабски копировал имперские символы власти на своих печатях и даже надевал во время официальных церемоний точное подобие парадного императорского одеяния. У народов, близко знакомившихся с греками, нередко развивался (в том, что касалось культуры) некий комплекс неполноценности: так произошло с римлянами, позднее — с большинством славян, турки не избавились от него по сей день, и даже нормандцы, непобедимые, самоуверенные нормандцы не избежали общей участи. Они знали только одно лекарство — завоевание.
В последнее десятилетие сама Византия все более погружалась в хаос. Враги постоянно угрожали ее границам: венгры и руссы с севера и запада, турки-сельджуки с юга и с востока; а в самом ее сердце сменявшие друг друга неумелые правители и жадные чиновники привели страну на грань политического и экономического краха. Ее древняя слава сохранялась, но ее величие ушло. Никогда за семь с половиной веков ее истории положение Византийской империи не было столь плачевным, как летом 1080 г. Роберт Гвискар, по удачному совпадению, был, как никогда, силен. Константинополь, очевидно беспомощный, ждал его. Армию нужно было занять, то же касалось и флота. Флот, в качестве нового приобретения, все еще развлекал Роберта, но ему надоело использовать корабли для бесконечных блокад. Пришло время доверить им более важную роль и выяснить, что они могут реально сделать. Тридцать пять лет назад Роберт приехал в Италию — шестой сын безвестного и обедневшего нормандского барона. Трон Восточной империи стал бы достойным завершением его жизненного пути.
События, происходившие в Константинополе в последние несколько лет, могли послужить если не оправданием, то хотя бы извинительным поводом для вторжения. Когда в начале лета 1073 г. император Михаил призывал папу помочь ему в борьбе против неверных, он не счел нужным упомянуть, что состоит также в переписке с герцогом Апулийским. Он написал Роберту несколькими месяцами ранее, в типично византийском витиеватом стиле, но без всякой ложной скромности. Другие властители, объяснял император, считают себя польщенными, если получают случайные заверения в его миролюбивых намерениях по отношению к ним, но герцог, который, как и он, является человеком истово верующим, не должен удивляться тому, что удостоился более пристального внимания императора. Что может быть лучше, чем военный союз, скрепленный браком по любви? Поэтому император предлагал, чтобы Роберт, придя в себя после испытанной великой радости, немедленно приступил к исполнению своих обязанностей союзника империи, к коим относятся защита ее границ, покровительство ее вассалам и непрестанная борьба с ее врагами. Взамен одна из дочерей герцога будет с почетом принята в Константинополе и отдана в жену родному брату императора.
Гвискар, должно быть, порадовался, получив это письмо. Невзирая на тон, который он, вероятно, счел скорее забавным, чем обидным, оно свидетельствовало о его крепнущем авторитете. Даже при нынешнем состоянии Византии от брачного союза такого рода, как предлагал Михаил, не следовало так просто отказываться. С другой стороны, Гвискар всегда недолюбливал греков и не желал связываться с ними без необходимости. Поэтому он не ответил на послание. Император, явно удивленный таким равнодушием, предпринял новую попытку; он в своей лести дошел даже до того, что сравнил герцога Апулии с собой самим. Далее следовал панегирик брату, который, оказывается, отличался необычайной мудростью и доблестью и был столь красив, если стоило говорить о таких качествах, что мог бы служить статуей, воплощающей саму империю. Порфирородный, он являлся во всех отношениях идеальным женихом для одной — самой красивой, как император теперь позаботился уточнить, — из дочерей Роберта.
Это письмо было даже интереснее предыдущего, но Гвискар по-прежнему молчал. Только когда в конце 1074 г. прибыло третье послание, он начал проявлять интерес. Михаил пошел еще дальше. Он теперь предлагал герцогу в качестве зятя своего юного сына Константина и намерен был передоверить Роберту сорок четыре высших византийских титула, дабы он распределил их среди членов своей семьи и друзей; каждый титул давал право на получение годового пособия в двести фунтов золотом. Роберт более не колебался. Престолонаследие в Византии было всегда запутанным делом, но, несомненно, порфирородный [Порфирородный — рожденный от царствующего императора. Порфирородность значила больше, чем первородство.] сын царствующего императора имел хорошие шансы унаследовать трон, а возможность увидеть родную дочь на престоле Византии была не из тех, которые Роберт согласился бы упустить.
