Крестовый поход и частная жизнь — два казалось бы взаимно исключающих явления. Ведь крестовый поход требовал от рыцаря, смиренно служащего церкви, отрешения от всех земных связей, в том числе семейных, ради утверждения высших христианских ценностей.
Принимавший обет крестового похода [votum peregrinationis», «votum ultramarinum] [Brundage J.A. Medieval Canon Law and the Crusader. Madison: L., 1969.] рыцарь приравнивался по своему статусу к клирику. Идеал крестоносца, каким он предстает в памятниках канонического права, требовал от рыцаря отказа от частных интересов ради осуществления обета крестового похода [Bridrey R. Le Statut juridique des croisés. P., 1901.]. О том, насколько этот идеал был укоренен в массовом сознании, позволяет говорить поэзия XII-ХШ вв. Рыцарские песни крестовых походов развивают тему судьбы крестоносца, вынужденного покинуть свою douce dame, рыцаря, раздираемого между призывом крестового похода и чувством к своей подруге. Конон де Бетюн, Ги де Куси, Гуго де Берзэ прославляют рыцарей, отправлявшихся в Сирию, где они обретали paradis et honor [Wentzlaff-Eggebert F.W, Kreuzzugsdichtung des Mittelalters. Studien zu ihrer geschichtlichen und dichterischen Wirklichkeit. B., I960; Siberry E. Troubadours, Trouvera, Minnesingers and the Crusades // Studi medievali. 1988. An. XXIX. Fase. 1. P. 19-45.]. И каноническое право, и лирическая поэзия дают, конечно, определенный срез действительности; в этих памятниках отражен образ идеального рыцаря, каким его желали видеть современники. В них обрисован образ абстрактного крестоносца, пренебрегавшего интересами семьи и своими чувствами ради осуществления высшего идеала. Но как реально ситуация крестового похода влияла на отношения крестоносца с его близкими, на взаимоотношения в семье; как в жизни конкретного человека решался этот извечный конфликт между общественными и частными интересами — об этом известно досадно мало. Почему? Потому что история крестовых походов — это история массовых миграций, крупных исторических событий.
Очень мало что удается узнать об индивидуальной судьбе того или иного героя, еще меньше о его внутреннем мире, о том, как события большой истории, которым прежде всего уделяют внимание средневековые хронисты, влияли на взаимоотношения человека с его близкими. Тем больший интерес вызывает рассказанная хронистами [Особое внимание уделяет ему Фульхерий Шартрский. См.: Fulcherii Carnotensis Historia Hierosolymitana/ Ed. H. Hagenmeyer. Hedelberg, 1913.] судьба одного из предводителей крестоносцев, графа Стефана Шартрского, участника Первого крестового похода, который предпочел крестовому походу свою семью и, почувствовав острую тоску по дому, сбежал из лагеря под Антиохией в Европу. Вернувшись во Францию, он встретил суровое осуждение не только со стороны церковных прелатов, но главным образом со стороны своей супруги, которая заставила его вновь отправиться в крестовый поход, из которого он уже не вернулся.
История его жизни, которая может быть реконструирована главным образом по его частной переписке с женой [частично утраченной], а также по хроникам крестовых походов и сочинениям французских историков XI-XII вв., дает нам редкий и необычный пример того, как в судьбе реального человека нашел конкретное воплощение драматический конфликт между чувством и долгом. Историки XIX в., писавшие об этом эпизоде истории крестовых походов, часто следовали мнениям современников Стефана Шартрского и изображали его крестоносцем, нарушившим паломнический обет [Bernier E. Histoire de Blois. P.. 1682; Mabillon J. Museum Italicum. P., 1687. T. I. Para II. P. 232-239.]. Историков XX в. привлекала странная фигура графа Шартрского крестоносца-ренегата и христианского мученика [Rousset P. Etienne de Blois, croisé fuyard et martyr. Genava, 1963. P. 183-195; Brundage J. An Errant Crusader: Stephen of Blois // Traditio. 1960. Vol. XXI.]. Мы же попытаемся посмотреть на судьбу этого героя с точки зрения его отношений с родственниками, с членами его семьи, прежде всего с женой Адель. Эти взаимоотношения мы рассмотрим на более широком фоне общественных коллизий, характерных для рубежа XI-XII вв., в контексте общественных умонастроений того времени и с точки зрения крестоносных идеалов, которые должен был воплощать в своей жизни каждый крестоносец. Лишь тогда нам представится возможность оценить степень уникальности личности Стефана Шартрского и оценить меру необычности того семейного конфликта, который разыгрался в эпоху Первого крестового похода в его семье. Но сначала попытаемся узнать что-нибудь о наших героях.
Итак, что нам известно о графе Шартрском? Стефан [1047-1102 гг.] был сыном Тибо, графа Шампани, Бри, Блуа и Шартра, и его первой жены Герменды, дочери графа Мэна Герберта [Roussel P. Op. cit. P. 184.]. Старший среди четырех братьев, Стефан получил особенно хорошее образование, имел вкус к литературным занятиям и занимал определенное место среди писателей своего времени. О его литературном таланте свидетельствуют его письма, написанные жене из крестоносной экспедиции слогом изящным и изысканным. В 1081 г. он просил руки дочери Вильгельма Завоевателя, так как, полагает писатель XII в. Ордерик Виталий, он искал дружбы с знаменитым правителем [Ordericus Vitalis. Historia Ecclesiastica / Ed. M. Chibnall. Oxford, 1978. Vol. V. Cap. 5, 11.]. В том же году была совершена помолвка, а затем заключен брак [Dictionnaire de biographie française sous la direction de J. Balteau. P., 1933. T. 1. Col. 529.]. В 1088 г., через семь лет после заключения брака Стефан наследовал своему отцу и стал графом Шартра и Блуа. Вскоре после своего вступления во владение графством он осуществил огромные пожалования в пользу монастыря св. Иоанна в Блуа, а также в пользу аббатства Мармутье [Ibid.].
Судя по высказываниям современников, граф был просвещенным человеком и щедрым сеньором, раздававшим свои богатства монастырям и Церквам. Его имя, а впоследствии и имя его супруги, часто встречается в хартиях. Так, он освобождал крестьян от податей, жаловал земли церквам, в частности, отказался от прав графов Шартрских брать после смерти епископа в епископском доме и на землях, принадлежавших покойнику [Receuil des historiens des croisades. Historiens Occidentaux. P., 1866. T. III. P. LV.]. Он был богатым и могущественным сеньором: Гвиберт Ножанский говорит, что число его замков равнялось числу дней в году [Guiberti… Novigenti Historia qui dicitur Gesta Dei per Francos // Receuil des historiens des croisades. Historiens occidentaux. P., 1879. T. IV. P. 148 (Далее: RHC Occ.).]. Современники упоминают и о том, что он был искусным поэтом. Один из самых тонких и рафинированных писателей XII в., Бодри Буржский говорит о нем, что он был красноречив и обладал незаурядной эрудицией [homo facundus et singularis scientiae] [Baldrici Dolensis Historia Hierosolymitana // Ibid. P. 71.]. По единодушному мнению писателей XII в., Стефан был безупречным сеньором. Гвиберт хвалит его рассудительность, щедрость, богатство и влиятельность ]«…cujus prudentiam, munificentiam, dap. silitatem, opulentiamque laudare velimus…»] [Guiberti… Novigenti. P. 148,199.]. Фульхерий Шартрский отзывается о нем как о «муже опытном и знатном» [vir prudens et nobilis] [Fulcherii Carnotensis. Lib. II. Cap. XIX, 4. P. 443.], Все отмечают его незаурядные качества и то обстоятельство, что он, отдавая дань военному искусству, был человеком образованным и с литературным вкусом. Рауль Каэнский хвалит его терпимость, храбрость и недалек от того, чтобы сделать его идеальным рыцарем [cujus largitatem hilaritas, si audaciam fervor, quanti debuerant, ilustrassent, nihil ei deerat ad ducem, nihil ad strenuissimum militum] [Gesta Tancredi in Expeditione Hierosolymitanae auctore Radulfo Cadomensi // RHC Occ. Т. IV. P. 616.].
Женившись в 1081 г. на дочери Вильгельма Завоевателя, граф Шартрский породнился с одной из знатнейших семей в Европе. Стефан и Адель — одна из самых блестящих брачных пар в Европе XII в. Адель была выдающейся женщиной своей эпохи. Современники хвалят ее ум, щедрость, образованность, литературный вкус и даже знание греческого языка, они приходят в экстаз от ее красоты [Dictionnaire d’histoire de géographie ecclesiastique. P., 1912. T. 1. Col. 525-527.]. Адель, видимо, была личностью незаурядной, и об этом нам предстоит узнать, занимаясь историей ее семьи. Поначалу ее брак со Стефаном был счастливым и благополучным. У них было четверо сыновей и одна дочь. Их дети впоследствии считались «величайшими среди французов и знатнейшими среди англичан» inter maximos Francorum computantur et Anglorum proceres [Ordericus Vitalis. Historia Ecclesiastica / Ed. M. Chibnall. Oxford, 1972. T. III. Lib. XI. P. 116.]. Старший из детей, Гильом, «муж добрый и спокойный», по выражению Ордерика Виталия [vir bonus et pacificus], разделил отцовское наследство со своим братом Тибо, отличавшимся многочисленными достоинствами. Сын Стефан благодаря тому, что его дядя по матери был английским королем Генрихом I, сам получил английскую корону в 1136 г. Младший сын Генрих обучался в одном из клюнийских монастырей, а впоследствии стал аббатом Гластонбери и несколько позже епископом Винчестера. Дочь Матильда погибла во время кораблекрушения [Ibid.].
Когда начался Первый крестовый поход, Стефану было почти 50 лет, Адель 35, за их плечами около 15 лет супружеской жизни. В 1096 г. Стефан Блуа принял обет крестового похода. Он присоединился к армии во главе с графом Фландрии Робертом II и герцогом Нормандии Робертом (братом жены). Роберт перед отправлением в поход за большую сумму денег поручил свои владения другому брату Адели — Вильгельму Рыжему. В сентябре 1096 г. армия крестоносцев отправлялась в поход. Хронист Фульхерий Шартрский описывает сцену прощания крестоносцев с близкими: слышатся вздохи, льются слезы, раздаются стоны жен, детей, родственников. Супруга [не Адель ли?] и супруг [возможно, Стефан] говорят о возращении крестоносцев. Супруг обещает вернуться через три года и, плача, поручает жену Богу. Жена, боясь, что больше никогда не увидит мужа, оплакивает его […tune coniunx coniugi terminem ponebat revertendi, quod si vita cornes fuerit, adnuente Deo, ad earn repatriabit, commendabat earn Domino, osculum ei porrigens et flendo se redditurum pollicens ilia autem timens nunquam ilium se videre amplius. non valebat se sustentare, quin terram exanimis rueret, lugens pro amico suo, quem perdit vivum quasi iam mortuum» (Fulcherii Carnotensis. Lib. I. Cap. VI, 13).].
Из Нормандии, Фландрии и графства Шартрского крестоносцы направились к Риму, а оттуда в южном направлении, к Бари. Здесь армия должна была пересечь Адриатику и выйти к Балканам, но, как объясняет Фульхерий, надвигающаяся зима и предостережения моряков заставили предводителей крестоносцев подождать до весны. Вместе с герцогом Нормандии Робертом Стефан провел зиму в Калабрии [Ibid. Cap. VU, 4.]. В марте 1097 г. герцог Нормандии и граф Шартра отправляются в поход из Южной Италии, а уже 5 апреля они начинают погрузку на корабли в Бриндизи. Во время посадки на корабли произошло неприятное событие: один из первых кораблей неожиданно разломился надвое, и 400 человек погибли. Этого оказалось достаточным для того, чтобы многие крестоносцы утратили присутствие духа и, отказавшись от экспедиции, вернулись домой, клянясь никогда не доверять свою жизнь коварному морю [Ibid. Cap. VIII, 2-4.]. Оставшиеся паломники погрузились на корабли и через четыре дня высадились на балканском побережье Адриатики [Ibid. Cap. VIII, 5.]. Остаток пути до Константинополя крестоносцы проделали пешком. Уже 14 мая 1097 г. они входили в византийскую столицу [Ibid. Cap. VIII, 6-8.].
Две недели крестоносцы провели в Константинополе. Византийский император Алексей Комнин обсуждал с предводителями крестоносцев план действий. Как мы помним, он желал вернуть руками западноевропейских рыцарей свои малоазийские владения, обещая взамен предоставить крестоносцам проводников и оказать помощь фуражом и продовольствием. Он также щедро одарил предводителей [Ibid. Cap. IX, 2-3.].
Тем временем крестоносцы осадили Никею, и армия Стефана поспешила им на помощь. 3 июня они прибыли в Никею, и Стефан занял позиции на юге крепости [Ibid. Cap. 10,1.]. После пяти недель осады турецкий гарнизон сдался Византии, и состоялась торжественная встреча императора с западными рыцарями.
Все эти события граф Шартрский описал в одном из двух сохранившихся писем жене, датируемом 24 июня 1097 г. [В приложении мы даем полный текст этого письма в переводе с латинского.] Уже в том, что эти письма сохранились — большая удача для историков. Да и вообще частная Переписка конца XI в. — факт сам по себе уникальный и к тому же редкое свидетельство существования контактов рыцаря-крестоносца и его семьи. Письма крестоносца супруге в то время, когда частная корреспонденция еще не стала обычным делом, — явление в высшей степени оригинальное. В этих письмах мы встречаем не только высказывания графа Шартрского о чувствах к своим близким, прежде всего к возлюбленной супруге, но и описания военных сражений и исторических деятелей.
Насколько оригинальны эти письма? Можно ли за обычными клише и традиционными для средневековых писем формулами разглядеть истинное отношение к домочадцам, его собственные оценки событий и людей? Можно ли обнаружить в его письмах проявления искренности чувств и переживаний? Ведь средневековые письма представляют собой особый жанр. Интимность, спонтанность, частный характер в принципе являются признаками эпистолярного жанра. Но, как известно, средневековые письма были зачастую публичными и предназначались для того, чтобы их читали вслух, перед публикой. В них обращались не только к адресату, но и к обществу [Constable G. Letters & letter collections. Turnhout, 1976. P. 11.] . С этой точки зрения письма графа Шартрского резко отличаются от обычных средневековых писем, так как они глубоко индивидуальны и интимны. Мы не встретим в них шаблонных и трафаретных формул, которыми изобиловали средневековые послания.
Образцы писем — письмовники — начинают появляться со второй половины XII в. и содержат обычный набор традиционных фраз. Так, в письмовнике XII в., принадлежащем перу Матвея Вандомского, мы находим целый ряд стихотворных образцов писем, в том числе письмо клирика своей возлюбленной. В этом письме много элементов подражания и заимствования из античной поэзии, на которую ориентировались средневековые авторы, но — самое главное — оно лишено конкретного содержания и далеко от реальности [Mattheus Vandomensis Epistolae // Sitzungsberichte der philosophischen-philologisehen und historischen Klasse der Akademie der Wissenschaften. München, 1872. Bd. II, S. 563-571.].
Письма Стефана Шартрского выпадают из обычного стиля. В них мы не найдем трафаретных фраз, характерных для средневековых писем, послания графа глубоко индивидуальны, они навеяны прежде всего непосредственными впечатлениями. В них он рассказывает во всех деталях о своих переживаниях и впечатлениях. Стефан Шартрский желает поделиться с женой новостями. Он сообщает о своем здоровье и своих делах, интересуется делами жены. Он пишет, стараясь найти подходящие слова для того, чтобы выразить свои чувства, тревогу, проявляя большой интерес к семье и домочадцам. Письма эти сугубо частного характера, они касаются семейных дел, написаны с повышенной эмоциональностью. Впрочем, лучше передать слово самому графу. Письмо начинается словами: «Граф Стефан графине Адель, милейшей подруге, своей супруге, все самое лучшее и прекрасное, что только ум его может вообразить [«quicquid mens sua melius aut benignius excogitare potest»)] Возвещаю тебе… что… я прибыл в Константинополь с сердцем, полным радости. Император поспешил принять меня как сына и осыпал меня подарками. Во всей армии нет ни одно-го герцога или графа, никого из влиятельных людей, кому бы он оказал больше доверия, чем мне. Да, любимая моя [«mi dilecta»], он все время убеждает меня послать ему одного из наших сыновей; он обещает осыпать его почестями, так что нашему сыну все будут завидовать. Истинно говорю тебе, нет сейчас другого такого человека под небесами, как он… [«in veritate tibi dico, hodie talis vivens homo non est sub caelo»]» [Epistulae ac chartae ad historiam primi belli sacri spectantes / Ed. H. Hagenmeyer. Innsbruck, 1901. S. 48-56.].
Далее следует полное восторженных излияний описание константинопольского двора и византийского императора. Его подарки и лесть — все это Стефан принял за чистую монету, и его почтительность к василевсу будет только возрастать. В оценках императора Стефан резко отличается от своих современников. Все крестоносцы внимательно следили за поступками императора, тщательно обдумывали каждое его слово и жест, были крайне осторожны с ним. Хронисты Первого крестового похода рисуют императора человеком хитрым и коварным, желающим усыпить бдительность западных рыцарей и использовать их в своих целях. Описывая императора Алексея в резко отрицательном тоне, крестоносцы проявляют поразительное и не свойственное им единодушие. Особенно резко отзывается об императоре хронист Аноним. Разделявший позицию своих сеньоров — Боэмунда и Танкреда, родственников Робера Гвискара, еще не так давно участвовавшего в грабительском походе против Византии, Аноним знал цену восточной дипломатии [Histoire anonyme de la Première croisade / Ed. L. Brehier. P., 1924. (Далее: Anonyme).]. В его описании император предстает коварным и хитрым.
В отличие от хронистов Стефан рисует Алексея идеальным государем, сочетающим щедрость с благородством. Он даже решается на режущее слух Адели сравнение императора с ее отцом: «Даже славный твой отец, моя любимая, одаривал весьма многими дарами, но в сравнении с ним [Алексеем] почти ничего не сделал. Это немногое я хотел тебе написать [«scribere dilexi”] о нем, чтобы ты немного знала о том, что он за человек» [Epistulae ac chartae… S. 48.]. Стефан рассказывает и о победе крестоносцев под Никеей, и о раздаче императором трофеев и добычи. И опять граф восторгается благородством василевса и хвалит его за проявленную им щедрость. Совсем иного мнения были другие крестоносцы. Так, Фульхерий Шартрский говорит, что император раздал деньги и драгоценные камни князьям, а мелкую бронзовую монету пехотинцам, позабыв при этом о рыцарях. По словам Рауля Каэнского, Танкред был недоволен разделом добычи. Раймунд Ажильский выказывает горькие чувства, возмущаясь несправедливым распределением даров императором, а Аноним и вовсе обвиняет императора в измене и потворстве мусульманам [Fulcherii Carnotensis. Lib. I. Cap. 10. P. 334; Guiberti… Novigenti. P. 159-160; Radulfi Cadomensis. Historia Hierosolymitana // RHC. Occ. P., 1866. T. III. P. 619-620; Anonyme. P. 42.].
Мы видим, сколь сильно расходятся оценки хронистов и мнение Стефана Шартрского. В их суждениях отражена ментальность западных рыцарей. Византийский Восток был слишком богатым, слишком пышным и цивилизованным для этих грубых и простых воинов. Выставление напоказ пышности и великолепия только раздражало их. Стефан же был польщен, тронут и очарован теплым приемом императора. Как человек просвещенный и образованный, граф Шартрский умел оценить роскошь, культуру, почести, блеск и пышность византийского двора. Он не разделял враждебных предрассудков крестоносцев по отношению к Алексею. Его суждения о византийском дворе, изложенные в письме к Адель, свидетельствуют о неординарности его натуры. Об этом же говорит и повышенный эмоциональный тон его писем. В конце письма он высказывает оптимистический взгляд: «Говорю тебе, моя любимая, что от выше упомянутой Никеи до Иерусалима за пять недель доберемся, если Антиохия не будет нам помехой» [Epistulae ac chartae… S. 140.].
На самом деле почти два года потребовалось крестоносцам для того, чтобы преодолеть этот путь и оказаться под стенами Иерусалима, где Стефана уже с ними не было. Между 26 и 28 июня крестоносцы покинули Никею и продвигались в глубь Малой Азии. По пути их атаковали турецкие войска. 1 июля состоялась жестокая битва. Крестоносцы были обескуражены тактикой врага, применявшего стрелы и копья. После нескольких попыток рыцарям удалось отбить атаку [Fulcherii Carnotensis. Lib. I. Cap. XII, 1.]. От Дорилеи крестоносцы последовали к Антиохии. По дороге их мучили жара, жажда, голод, нехватка средств передвижения [Ibid. Cap. ХП1,1-5.]. Миновав Гераклею, они увидели на небе знак в виде меча. Здесь армия разделилась — часть ее во главе с Бодуэном и Танкредом отправилась к Антиохии через Киликийские ворота, а остаток армии во главе с графом Блуа — к тому же городу по другой дороге. Передовой отряд достиг Антиохии 20 октября 1097 г., а на следующий день прибыли части Стефана Шартрского [Ibid. Cap. XIV, 1.]. И опять Стефан разбил лагерь вместе С вождями из Нормандии [Alberti Aquensis Historia Hierosolymitana // RHC Occ. T. IV. P. 366.].
За осенью последовала зима, за зимой весна, а положение армии крестоносцев все ухудшалось, и Стефан Шартрский все чаще думал о доме. Все дальше и дальше от лагеря надо было отправлять экспедиции в поисках фуража и продовольствия. В лагере крестоносцев росли цены [Fulcherii Carnotensis. Lib. I. Cap. XV. 15.]. Время от времени происходили битвы и военные стычки, но они не приближали окончание осады Антиохии. Стояла отвратительная погода, крестоносцев беспокоили землетрясения и появление таинственных знаков на небе [Ibid. Cap. XV, 16.]. Поговаривали о приближении крупной армии мусульман. Моральный дух крестоносцев стремительно падал. Весной 1098 г. началось повальное дезертирство из армии. По словам Фульхерия Шартрского, сначала уходили бедные, а за ними и богатые [Ibid. Cap. XVI, 6.]. К концу марта Стефан был, судя по всему, пресыщен крестовым походом. Видимо, в это время он начал обдумывать план, как оставить безнадежную осаду.
29 марта 1099 г. он пишет второе из сохранившихся писем жене. Как и первое послание, оно написано в повышенном эмоциональном тоне: «Граф Стефан Адель, любимейшей супруге, дражайшим своим детям и всем верным, как старшим, так и младшим, желаю здоровья и благословляю» [Epistulae ac chartae… S. 149.]. Обычная в письмах приветственная формула [«salutatio»] звучит у графа Шартрского особенно эмоционально, потому что он вкладывает в нее много чувства. Уже в первых предложениях легко узнать перо графа. Как обычно, он сообщает о своем здоровье и делах; «Поверишь ли точно, дражайшая, что в то время, как я, любовь моя, посылаю тебе эту весть, я, здоровый и невредимый и облагодетельствованный милостью Божьей, стою перед Антиохией» [Ibid. S. 150.]. Следует особо отметить эту потребность в обмене впечатлениями у рыцаря, находящегося вдали от родины и своего очага. Чувствительная душа, Стефан желает успокоить Адель насчет своего здоровья и состояния дел и богатств. Стефан спешит рассказать «милой и дорогой подруге» [«dulcissimae amicae», «dulcissimae atque amibilissimae coniugi»] все, что он делает и что чувствует. В письме указано, что оно писалось капелланом Александром под диктовку графа: «Капеллан же мой Александр на следующий день после Пасхи со всей поспешностью эти строки написал» [Ibid. S. 150-151.].
Известно, что составление письма в средние века — сложный процесс, состоявший из двух этапов. Вначале диктовали [«dicere», «dictare»], а затем писали [«scribere»] [Constable G. Letters… P. 36-37.], К написанию следовало хорошо подготовиться, прежде всего подготовить необходимые для этого предметы — чернила, доску, пергамент. Но главное — письма писались под диктовку, и, возможно, суть сказанного искажалась писцами. Можно вспомнить Бернара Клервоского, который не раз с обидой вспоминал своих писцов, исказивших смысл сказанного им [Ibid. P. 44.].
Что же сказать о письмах Стефана? Искажало ли смысл написанного то обстоятельство, что письма писались с помощью посредника — секретаря? Даже с учетом этой оговорки можно видеть в употребляемых Стефаном Шартрским эпитетах искреннее и горячее свидетельство его любви — он называет Адель «dulcissima amica» [милейшая подруга], «mi dilecta» [моя любимая], «carissima» [дражайшая], «amabilissima» [любезнейшая]. О реакции жены на эти письма, к сожалению, ничего неизвестно. Письма, несомненно, шли долго, ждать их следовало продолжительное время, огромные расстояния затрудняли эпистолярный диалог. Написала ли Адель ответ своему мужу? Об этом ничего неизвестно, соответствующие источники на этот счет отсутствуют, и мы можем только строить догадки.
Забегая вперед, скажем, что преждевременное возвращение Стефана и упреки графини, несомненно, омрачили супружескую гармонию. У дочери Вильгельма Завоевателя и Стефана Шартрского обнаружились разные взгляды на понятие о долге. Стефан Блуа принимал активное участие в осаде Антиохии, и эти события он тоже с присущей ему эмоциональностью описывает в своем письме. После шести месяцев он мог с гордостью написать Адели, что участвовал в семи битвах и не потерял ни одного человека [Epistulae ac chartae… S. 151.]. Он также сообщал о том, что в его казне золота, серебра и других сокровищ было вдвое больше, чем тогда, когда он покидал дом: «Знай же, моя любимая, что золота и серебра и других богатств теперь вдвое больше имею, чем тогда, когда при расставании любовь твоя мне пожаловала» [Ibid. S. 150-151.]. Заметим, что в этом письме проявляется еще одна черта характера Стефана — отсутствие амбиций. В Антиохии граф удостоился особой почести: совет князей крестоносных армий выбрал его «распорядителем». Это означало то, что Стефан должен был выступать в роли своеобразного генерала-интенданта и обеспечивать снабжение армии [Ibid. S. 152.]. Он вскользь упоминает об этом: «Все наши предводители по общему совету всего войска меня назначили распорядителем, интендантом войск и руководителем даже против моей воли [«etiam me nolente»]». Судя по этой фразе [«me nolente»], Стефан не был человеком ни тщеславным, ни слишком амбициозным. Может быть, потому он так близко к сердцу принял знаки внимания со стороны византийского императора. Стефан был знатен, богат (замков, сколько дней в году!), образован, обладал большой культурой, прославил свое имя в рыцарских битвах и, возможно, не имел комплексов средних и мелких рыцарей, часто лишенных наследства и составлявших ядро крестоносной армии, надеявшихся взять реванш за неудачи в Европе [Prawer J. La noblesse et le régime féodal du royaume latin de Jerusalem // Moyen âge. 1959. T. LXV. P. 41-74.]. Отсутствие амбиций у графа Шартрского, вероятно, еще один момент, который осложнил взаимоотношения Стефана и Адель.
