Тем не менее арабские, армянские, греческие и другие восточные историки в целом, а иной раз и в деталях довольно точно рассказывали о крестоносцах, которые не без основания казались им грубыми варварами. Они подмечали немало такого, что ускользало от внимания или умышленно обходилось молчанием в произведениях западных летописцев, связанных обычно своим пиететом перед воинством христовым и его деяниями, ослепленных верой в боговдохновенность священной войны и блеском пышных титулов ее предводителей.
Так, представления восточных и византийских авторов о непосредственных причинах, целях и характере крестоносного движения на его начальной стадии нередко в гораздо большей мере соответствуют действительности, чем высокопарные рассуждения латинских хронистов о любви западных христиан к богу и пр. Расценивая ранние события войн франков по-своему и, главное, судя прежде всего по делам, а не по словам крестоносцев, греческие и арабские историки в отдельных случаях обнаруживают куда более основательное и глубокое понимание совершившегося, чем западные летописцы. Критическое отношение к франкам помогает им правильнее оценить скрытые пружины крестоносного энтузиазма рыцарства.
Тщетно мы стали бы искать у арабских историков объяснения крестовых походов религиозными факторами. Правда, аль-Азими [1090 — ок. 1161], школьный учитель и поэт из Халеба, автор «Краткой хроники» этого города [в ней излагаются события до 1143—1144 гг.], упоминает, подобно латинским хронистам, о препятствиях, чинившихся мусульманами паломникам в XI в. [По мнению латинских хронистов, именно гонения на паломников якобы вызвали священный гнев на Западе и явились одной из важных причин Первого крестового похода.] Однако это известие не принадлежит к числу достоверных, ибо аль-Азими, скорее всего, опирался в данном случае на информацию, полученную им у самих франков. Прочие же арабские историки усматривают причины выступления западного рыцарства па Восток в таких явлениях, которые весьма далеки от религиозной сферы и тем более от высоких моральных принципов.
Ни Ибн ал-Асир, этот единственный, как его называют, настоящий историк своего времени, пи вообще кто-либо из мусульманских авторов XII—XIII вв. не рассматривают крестовые походы в качестве предприятий, вызванных идеологическими мотивами. Даже в тех случаях, когда эти историки недостаточно точны в своих конкретных описаниях причин выступления первых крестоносцев, их общее представление о мотивах и характере деяний воинства божьего и его предводителей значительно выигрывает по сравнению с тем, как эти сюжеты преподносятся в произведениях католических хронистов.
Во многих случаях, далее, византийские и восточные историки были лучше, чем латинские хронисты, информированы и о самих событиях крестовых походов. Иногда восточные авторы вернее, чем западные, объясняют те или иные факты именно потому, что чужды католического фанатизма, подчас ослеплявшего латинских летописцев, и, более того, — враждебны стремлению превозносить мнимую боговдохновенность крестовых походов, которым проникнуты латинские хроники.
Открытие святого копья в Антиохийском храме выдается частью западных хронистов за божественное чудо. А между тем лживая подоплека истории находки этой реликвии совершенно очевидна арабскому историку Ибн ал-Асиру. Он рассказывает об этом эпизоде как о хитроумном обмане, подстроенном неким монахом. Прежде чем оповестить франков о явлении апостола, якобы открывшего ему местонахождение святого копья, он сам зарыл копье в углу храма и постарался тщательно замести следы своей проделки. Обеспечив таким образом эффект от своего будущего открытия, монах предписал франкам, осажденным в Антиохии, трехдневный пост, а на четвертый день ввел вождей и воинов в церковь: они принялись рыть там «во всех углах» и, конечно, отыскали то, что требовалось.
Собственно говоря, лишь из сочинений арабских историков, в том числе и Ибн ал-Асира, мы в состоянии составить себе более или менее верное представление о действительных причинах неожиданного перелома в ходе борьбы за Антиохию в июне 1098 г. По мнению латинских авторов, крестоносцы были обязаны своей победе над мосульским атабегом Кербогой, блокировавшим их в Антиохии, чуду: от невзгод их спасло «святое копье»; помощь и на этот раз, как всегда, пришла от бога. Иначе объясняют причины разгрома мусульманской армии, почти три недели осаждавшей крестоносцев в Антиохии, арабские историки.
Ибн ал-Асир подробно рассказывает о распрях, происходивших в лагере Кербоги, под знаменем которого собралось разнокалиберное войско князьков Северной Сирии. Кербога, — читаем мы у этого автора, — плохо обходился с мусульманами, которые состояли под его командованием; он высокомерно обращался с эмирами, «будучи уверен в том, что они станут безоговорочно подчиняться ему; но эмиры были очень раздражены [всем этим]; только они скрывали свое недовольство, ожидая дня битвы и намереваясь покинуть Кербогу в решительный момент, что и было ими выполнено. Еще более конкретное представление о положении дел в мусульманском лагере во время осады Антиохии Кербогой дает Кемаль ад-Дин из Халеба — младший современник Ибн ал-Асира. В своей хронике Кемаль ад-Дин детально повествует о том, как в дни борьбы с франками, окруженными в Антиохии, к Кербоге явились посланцы от султана Рудвана Халебского. Их прибытие возбудило подозрения у союзника Кербоги, дамасского эмира Дукака; вслед за тем вспыхнуло несогласие между турками и арабами, и из войск осаждавших город началось дезертирство недовольных, а в конце концов эмиры полностью разошлись друг с другом и победа досталась франкам. Кербога остался один со своим войском… сжег палатки и бежал в Халеб.
Таким образом, арабские историки раскрывают вообще неизвестные западным авторам реальные обстоятельства, обеспечившие победу франков: раздоры сельджукских командиров, отражавшие вражду Мосула с другими мусульманскими княжествами. При попытках выяснить степень достоверности изображения отдельных фактов крестовых походов в современной им литературе подобные сопоставления весьма поучительны: в очень многих случаях они позволяют отдать предпочтение восточным историкам.
Достоинства сочинений арабских, сирийских, греческих авторов в сравнении с латинскими приходится констатировать и тогда, когда мы обратимся от отдельных фактов и событий к сюжетам более или менее широкого плана. Так, историк, который попытается, например, разобраться в социально-экономических отношениях, сложившихся в государствах крестоносцев, и попробует при этом воспользоваться материалами хроник Фульхерия Шартрского или Альберта Аахенского, Гийома Тирского или Жака Витрийского, столкнется с одной поразительной на первый взгляд особенностью их повествований. Уделяя очень много места событиям военно-политической, дипломатической, церковной, матримониальной истории Латино-Иерусалимского королевства, они сравнительно скудно освещают явления, характеризующие повседневную экономическую жизнь и социальный строй франкского Востока.
Лишь изредка мы встретим скупые сообщения о том, скажем, как в 1125 г. — об этом пишет Фульхерий Шартрский — «сарацинские землепашцы [в районе Бейрута и Сайды. —М. 3.] не захотели платить податей и местный сеньор Готье I силой заставил их повиноваться, или данные о том, как сельское население, ненавидевшее своих господ с Запада [о чем, впрочем, хронисты умалчивают], поддерживало внешних врагов Иерусалимского королевства — мусульманские государства Сирии и Египта во время их войн против франков. Фульхерий Шартрский и Гийом Тирский упоминают, к примеру, что в 1113 г. после неудачи рыцарей в битве с египтянами у Син ал-Набра крестьяне Самарии опустошили город Набулус [Наплузу], т. е. местное население пользовалось успехами турок и арабов для нанесения всяческого вреда своим франкским сеньорам. У Жака до Витри бегло отмечается, что местные жители передавали в стан противника этих феодалов сведения, касавшиеся военных секретов.
Однако латинские хронисты предпочитали распространяться на иные темы: о воинских доблестях и примерном благочестии тех или других сеньоров, о христианских добродетелях или, напротив, неугодном богу обмирщении какого-нибудь епископа, о войнах и договорах, семейных событиях при дворах королей и графов и пр. Известия о той напряженной атмосфере, которая царила во франкских государствах, раздиравшихся острыми социальными противоречиями, имеют весьма отрывочный характер и приводятся крайне редко. Тот, кто заинтересуется этим кругом вопросов, должен будет принимать в расчет даже самые скромные, единичные намеки, рассеянные в летописях названных и других писателей XII—XIII вв. Таково, например, характерное по своему озлобленному тону признание Гийома Тирского, что сирийцы были для франков опаснее чумы [букв.: Никакая чума не представляет большей угрозы, чем близкий враг].
Факты, раскрывающие экономические и социальные последствия крестовых походов для коренного населения ближневосточных стран, со значительно большими полнотой и вниманием, гораздо детальнее и обстоятельнее описывали арабские, сирийские, греческие и другие восточные авторы. Им, собственно говоря, нечего было утаивать от своего читателя. По наблюдательности и знанию действительного положения вещей они не уступали латинским летописцам, а подчас и превосходили их. Отношение к франкам делало историческое зрение этих писателей более острым, открывая им такие стороны жизни франкского Востока, которых западные летописцы едва касались, либо не видя их, либо — чаще — не желая замечать или, во всяком случае, не считая нужным сообщать о них читателю.
Действительно, только у арабского путешественника конца XII в. Ибн Джубайра мы найдем, например, описание тех тяжких налогов [от одной трети до половины урожая зерна, половина сбора винограда, поголовный налог в один динар и пять киратов], которые сельское население повсюду обязано было выплачивать новым господам: «…эти условия действовали на всем сирийском побережье, занятом франками, во всех деревнях и местечках, населенных мусульманами».
Что же касается социальных отношений вообще и истории социальных конфликтов в государствах крестоносцев в особенности, то, пожалуй, наиболее насыщена в этом плане знаменитая «Книга назидания» Усамы ибн Мункыза [1095—1188]. Писатель прожил богатую событиями жизнь. Занимая видное положение при дворах сирийских и египетских правителей, много путешествуя., непосредственно участвуя в исторических делах своего времени — посольствах, войнах и т. д., зорко наблюдая повседневные будни франкского и мусульманского Востока, он к тому же близко соприкасался с крестоносцами. Едва ли в каком-нибудь другом сочинении того времени можно обнаружить такое обилие конкретных сведений по социальной истории эпохи владычества крестоносцев в Сирии и Палестине. В красочных, выразительных и вместе с тем очень реалистичных рассказах Усамы ибн Мункыза, полных запоминающихся, чисто будничных деталей, содержатся ценнейшие данные об общественно-политических порядках, положении и взаимоотношениях различных слоев населения в государствах франков. Примеров того, сколь острыми были социальные противоречия и многообразными столкновения угнетенных и угнетателей во франкских государствах, в сочинении Усамы ибн Мункыза едва ли не больше, чем во всех латинских хрониках, вместе взятых.
Таким образом сочинения византийских и восточных историков XII—XIII вв., часто более полные, точные и правдивые, свободные от панегирического освещения деяний франков, присущего католическим хронистам, представляют собой важное дополнение и вместе с тем существенный противовес их предвзятой односторонности.
Заборов М. А. История крестовых походов в документах и материалах. — М.: Высшая школа, 1977.
